1994, Дикие лошади

Раздавшийся звук отнюдь не походил на деликатное «динь-дон», как в доме Доротеи; звонок фермы «Бой-ива» заставлял клацать зубами. Вскоре дверь открыла прелестная юная блондинка с волосами, собранными в конский хвост, и кожей, за которую любая актриса готова была бы умереть.

Я сказал:

- Я хотел бы поговорить с мистером Джексоном Уэллсом.

- О'кей, - кивнула она. - Проходите. - Она отступила в прихожую и скрылась за дверью слева. Оттуда на сей раз появился тощий блондин с вихляющей походкой, на вид несколько моложе пятидесяти лет.

- Вы хотели видеть меня? - осведомился он. Я бросил взгляд назад, туда, где глухой старый пень по-прежнему подпирал ворота.

- Мой отец, - сказал блондин, проследив направление моего взгляда.

- Мистер Джексон Уэллс?

- Это я, - ответил он. - Ох!

Он усмехнулся, увидев мое облегчение, с беззаботностью, на сотню миль отстоявшей от того, что ожидал увидеть я. Он спокойно ждал, пока я представлюсь, а потом медленно спросил:

- Я не мог видеть вас раньше?

- Я так не думаю.

- По телевизору, - произнес он, сомневаясь.

- О… ну… вы смотрели вчера репортаж о Линкольнском забеге в Донкастере?

- Да, смотрел, но… - Он потер лоб, не в силах вспомнить поточнее.

- Меня зовут Томас Лайон, - сказал я. - Я был другом Валентина Кларка.

Тень омрачила лучезарное настроение Джексона Уэллса.

- Бедный старикан умер на этой неделе, - сказал он. Мое имя наконец-то подхлестнуло его память. - Томас Лайон. Не тот ли, что снимает фильм?

- Тот, - признался я.

- Я видел вас вчера по телику, вас и Нэша Рурка.

Он подвел церемонии знакомства краткий итог, потерев кончик носа тыльной стороной ладони. Я сказал:

- Я не хочу принести вам никакого вреда созданием этого фильма. Я приехал спросить вас, существует ли что-либо, о чем вам в особенности хотелось бы умолчать. Потому что иногда, - объяснил я, - можно затронуть вещи или думать, что затрагиваешь вещи, которые оборачиваются ранящей истиной.

Он подумал над этим и сказал наконец:

- Вам, наверное, лучше пройти в дом.

- Спасибо.

Он провел меня в маленькую комнату рядом со входом, на вид нежилую. Пианино, вращающийся стул, тяжелое деревянное кресло и закрытый шкаф составляли всю его обстановку. Сам он сел на вращающийся стул и указал мне на кресло.

- Вы играете? - учтиво поинтересовался я, имея в виду пианино.

- Моя дочь играет. Люси, вы видели ее.

- М-м… - Я кивнул и набрал побольше воздуха. - В общем-то я хотел расспросить вас об Ивонн.

- О ком?

- Об Ивонн. О вашей жене.

- Соня, - с усилием сказал он. - Ее звали Соня.

- В книге Говарда Тайлера она Ивонн.

- Да, - согласился он, - Ивонн. Я читал эту книгу.

Казалось, он не испытывал ни горя, ни гнева, поэтому я спросил:

- Что вы думаете о ней?

Неожиданно он рассмеялся:

- Куча вздора. Призрачные любовники! И этот аристократический сморчок, который в книге вроде бы как я! Сапожники.

- В фильме вы будете далеко не сморчком.

- Значит, это правда? Нэш Рурк - это я?

- Он играет человека, жена которого была найдена повешенной.

- Что вы знаете? - Солнечное сияние его настроения и улыбку в его глазах, несомненно, нельзя было подделать. - Все это было чертовски давно. Я и плевка не дам за то, что вы скажете в фильме. Я едва могу вспомнить Соню, и это факт. Это была другая жизнь. Я оставил ее позади. Делайте эту ерундовину, если вам хочется. Я досыта наелся этой мерзостью. Понимаете, мне было двадцать два, когда я женился на Соне, и еще не было двадцати пяти, когда она умерла, и я на самом деле был еще ребенком. Ребенком, который играет в большого ньюмаркетского тренера скаковых лошадей. После этого дела люди стали забирать своих лошадей. Я свернул бизнес, перебрался сюда и живу здесь нормально, тихо, никаких сожалений.

Поскольку казалось, что он обсуждает вопрос совершенно спокойно, я спросил:

- Почему… э… почему умерла ваша жена?

- Называйте ее Соня. Я не думаю о ней как о своей жене. Моя жена здесь, в этом доме. Мать Люси. Мы женаты уже двадцать три года, и нам хорошо друг с другом.

Во всей его личности чувствовалось нескрываемое удовлетворение своей жизнью. У него было обветренное лицо и исчерченные прожилками щеки человека, проводящего много времени на свежем воздухе, на загорелой коже резко выделялись светлые брови. В синих глазах не крылось ни капли хитрости. Зубы его были от природы белыми и здоровыми. В его длинных конечностях и крепкой шее не было заметно никакого напряжения. Я думал, что вряд ли он наделен великим умом, но взамен того он был одним из тех прирожденных счастливчиков, которые могут довольствоваться малым.

- Вы можете ответить на мой вопрос? - напомнил я.

- О Соне? Нет, я думаю, что не могу сказать вам, почему она умерла, поскольку не знаю этого.

Я подумал, что это первая ложь, которую я услышал от него.