1b353ea713c73c68451a843e6ddfd834

О’кей, подтолкни ко мне вон тот стакан. Вот...знаешь, хоть я и пролетарий, часто внутри чувствую какую-то пустоту. Это как у экс-его-светлости вдруг возникает тоска по родине. Самое плохое, что тебя в покое не оставят. Всюду объявления - купи то, купи это. В следующий раз закажу билет в Рай в один конец, там обрету покой. Когда я был в Риме, было, как в старые времена, когда вокруг были Цезари, парни из римской элиты щекотали себе горло фазаньим пером, чтобы их вырвало и освободилось место для очередного вкусного блюда. Вот что такое эти объявления: фазаньи перья. Они приводят вас в восторг - я имею в виду не только себя, а еще и собаку и кота рядом со мной - они видят, какими прекрасными вещами набивают себе желудок коты и собаки по телевизору. Вот какова в наши дни классовая война! Мы победили, чувак! Мне нужно трогать голову, чтобы проверить, на месте ли она еще, и могу ли я еще что-то в нее запихнуть.

Когда Душенька еще мыла туалеты на родине, быть богачом значило что-то другое. Она всю ночь мне об этом рассказывала.

Не помню всё, что она говорила. Мы разговаривали так, словно растягиваем бесконечное прощание. Но некоторые вещи иногда приходят на ум. Словно всё это время говорила не она, не девушка, которая выбилась из самых низов - в смысле, она никогда не ходила в школу, как ее светлость, которой она прислуживала. А Душенька действительно могла говорить, говорила, как магнитофон, словно включили запись. Ее разум был подобен узкой ленте магнитофона: он сохранил каждую мелочь, каждый звук фонового шума. Каждый слог прилип к ней, как прилипает муха к липкой ленте. Говоришь: это останется здесь. Возможно, у всех женщин внутри - такая катушка пленки. И, возможно, раз в жизни каждая из них найдет правильное оборудование, которое сможет вопроизвести их голос, и они скажут всё, что говорили себе, внутри себя, все эти годы... Сейчас магнитофоны в моде, а женщины следуют моде. Душенька быстро собрала важную информацию из болтовни аристократов на их собственном тайном языке, на этом языке говорили только приглашенные гости и члены семьи. Так только цыгане понимают ромов, конокрадов и парней из караванов. И у аристократов был свой собственный язык. Когда не говоришь, что думаешь на самом деле, а устраиваешь танцы вокруг этого, всё время нежно улыбаясь. Когда люди вроде нас матерятся, аристокрыта сохраняют спокойствие. И едят они другие блюда. И избавляются от них по-другому, не как мы, пролетарии. Но Душенька видела всё это и быстро училась. Когда мы с ней познакомились, она могла бы быть профессором в учебном заведении, где учат цивилизованности нищих духом. С тех пор, как она начала драять туалеты, она научилась у аристократов всему, о чем и мечтать не могла в землянке. Веришь или нет, но в итоге она лишилась не только украшений и мехов, но даже средства для снятия лака. Что такое? Не веришь? Говорю, как есть. Заметь, говорила она об этом смущенно, словно не всё там было так просто.

Она обращала внимание на всё, она была - словно воробей, клюющий по зернышку в куче навоза. Пока не встретила лысого парня, писателя, высоколобого, как большие шишки в баре, но на другой манер. Он был писателем, который больше не хочет писать. И некоторые из его речей проникли под кожу Душеньке, восхитили ее. Она сказала мне дрожащим голосом, что никогда не спала с ним, что они просто разговаривали по душам, и всё. Думаю, так и было, иначе она не последовала бы за ним в Рим. Этот клоун, должно быть, внушил ей какие-то идеи, вскружил голову. Он надувал щеки, утверждая, что существует нечто, чего нельзя просто требовать на баррикадах или вырвать, угрожая взорвать людей бомбой. Это было что-то действительно «сверх», как дрожь, которая охватывает в постели. И когда речь идет о таких вещах, пролетарий вроде меня начинает подозревать. что нет смысла торговаться, что истинного счастья нельзя достичь, пока он не вырвет какую-то особую магию из рук бывшего хозяина.

Что-то такое она говорила. Душенька на самом деле и сама этого не понимала, но я видел, в каком она восторге от этого. И сейчас, спустя столько лет, я тру свое сердце, пытаясь понять, что это такое не дает нам всем покоя. То, что еще осталось у буржуазии и что нужно отнять. Конечно, отнять это тяжело, потому что ублюдки тщательно это охраняют. У меня внутри всё зудит, когда я об этом думаю. Были времена, когда только высшему классу было позволено страдать нервами. Но сейчас я вижу, как нервничает парень в джинсах, когда кто-то, отличающийся от него, приходит и садится рядом с ним в метро. Или в кинотеатре. Где угодно. Он начинает нервничать, старается избегать любого телесного контакта, и смотрит на соседа, столь сильно отличающегося от него, долгим взглядом. Он подозревает, что он - не столь важен, как тот другой парень рядом с ним, в наглаженной одежде и очках. Его раздражают не манеры парня - в смысле, я давно это понял, у меня столь же хорошие манеры и корректное поведение, как у главы муниципального совета. Это - что-то другое, черт знает, что это, и кто это придумал.