20 мая 2009 года

Я к теме гусиной пробрался тайком,

В руках очутилась добыча.

Попались случайно мне: волисполком, Пал Палыч, гусиный обычай,

Победа идеи и стойкость в грехах —

Дозвольте, читатель, поведать в стихах.

Село. Волсовет. Тишина. У окошка — стул. Секретарь. И «Безбожник» в руке.

Жена — секретарша, веселая Стешка, гуся притащила в мешке.

Пал Палыч — идейный и против мещанства:

— Гусь? Рождество? Это что за режим?!

— Я-те дам за гуся! Предрассудок! Дурманство!!

А гусь на столе недвижим.

Сутки рыдала в избе секретарша,

Всей горечи давши исход,

Но шагом победным Буденного марша

Гусь выступил с мужем в поход.

Агент Сельсоюза — парнишка толковый:

Глянул под перья: товар — первый сорт:

И гусь секретарский был взят за целковый

И двинут в советский экспорт.

Склады... Вагоны... Порты...

Перегрузки — пути описать не берусь.

Но прибыл в Италию истинно русский

Откормленный, праздничный гусь.

Покамест кончалась гусиная повесть

Под небом Милана в обеденный час,

Пал Палыч на праздниках выпил на совесть

В борьбе с самогоном госспиртный запас.

Не счесть стоеросов в Советском Союзе:

Идейно Пал Палыч был ангельски чист,

Но, в силу подобных нелепых иллюзий,

Гуся из Булаковки слопал... фашист!

Александр Флит

 

«Будь жив!», № 10, 1925

«Ночь. Луна. Он и она»...

Если раньше парень, встретившись с девушкой, вел с ней разговор о луне и звездах, заканчивая обычно поцелуями в укромных местах, то они теперь уже говорят о новостях дня, о работе различных комиссий и т. п.

Ст. Деповка, Ю.-З. Рабкор «Рожок»

Итак, пускай круглится мелкобуржуазная луна и верещат кузнечики, — Серега Пазухин на них — нуль внимания, килограмм презрения. Серега Пазухин деловито смотрит на стрелки часов, поблескивающие под лунными лучами, и размышляет;

— Чорт! Баба — баба и есть. Сказала: ровно в 10 на скамье у забора. А теперь уже четверть одиннадцатого. Вот возьму — встану и уйду.

Серега Пазухин прячет часы и устраивается плотнее на скамье. О чем думать? Чем заполнить тягостное ожидание? Но вот за кустами хрустнул песок, вот мелькнуло белое пятно.

— Танюша!

Серега Пазухин срывается с места готовый бежать навстречу, но остается стоять и вынимает часы.

Еще несколько секунд (секунд ли? они почему-то ужасно длинные) — и Танюша Скворцова, радостная, в белом платье и красной косынке, улыбающаяся, стоит рядом.

— Вот и я!

— Вот и вы! — говорит Серега, приближая часы к ее лицу:

— 17 с половиной минут опоздания, товарищ Скворцова. Нужно приходить аккуратно к началу. Объявлено, кажется, ровно в десять?

Танюша заливчато рассыпается смехом. Ах, чорт дери, что это за странный глубокий грудной смех! Ужасно действует на нервы делового человека...

— Вам все — смешки! — ворчит Серега, пряча часы. — А между прочим, у женщин особенно опоздания и неявка входят в систему дня. Возьмем, например, вчерашнее собрание ячейки... Чего вы, между прочим, стоите? Садитесь, товарищ Скворцова.

Оба товарища садятся на скамью. О, нет! Не рядом — места много: она — на освещенном конце, он в тени.

— Так вот, возьмем вчерашнее собрание... — продолжает Серега. — Кого нет? Смагиной, Ивановой, Егорушкиной и, конечно, само собой понятно, Скворцовой... А собрание, между прочим, важное...

— Я, кажется, привела уважительные причины... — певучим голосом говорит Танюша Скворцова и смотрит прямо на разъясненную луну.

Ах, что за странный свет на лице! Как изумительно горят глаза!.. И почему такой певучий голос? Как будто нельзя говорить просто, как все.

— Ерунда — ваши уважительные причины, — храбрится Серега:

— Отговорки! Женская отсталость и больше ничего... Я, собственно, позвал вас, чтобы как раз информировать о вчерашнем собрании, по вопросу о...

Он косится на Танюшу, мечтательно обращенную лицом к луне.

— Что вы все смотрите на луну?

— Ничего. Я вас слушаю, товарищ.

— Женская манера! Нельзя сразу два дела делать: или луна, или... текущие вопросы... Оторвитесь, пожалуйста, от луны!

— Ах, она такая чудная... Смотрите — и нос, и глаза... Как будто даже улыбается...

— Предлагаю немедленно отодвинуться в тень. Луна, между прочим, не включена в повестку и нечего на ней задерживаться... Луна как луна...

Танюша покорно передвигается в тень, и теперь она сидит — рукой подать от Сереги. Теперь лица не видно, но зато ужасно близко оказалась полная белая рука и — что это? Паутина коснулась его щеки? Нет, не паутина, ей-богу! Вероятно, волосы выбились из-под косынки... Не могут, ей-богу, коротко стричься!.. Вот возьму и встану...

Пока Серега обдумывает создавшееся положение, где-то совсем близко заворочалась и начинает петь пичужка.

— Перехожу к информации по вопросу о хозобрастании... — решительно говорит Серега и сейчас же чувствует, как мягкая ладонь зажала ему рот.

— Тсс... тише, товарищ, — шепчет Танюша. — Соловей... Слышите?

Серега хочет вскочить, хочет крикнуть, что на обрастание, и что соловей лишен права голоса.

Но рука — она все еще на губах, она почему-то словно прилипла к его губам... Он молчит, боясь шевельнуться.

Только бы не послышался над ухом голос:

— Товарищи! На скамье просторно, а вы жметесь. Это ж не гигиенично.

Ив. Прутков