20 см

Дочь хотела сказать, что ей нравится мальчик-муравей из параллельного класса, а все девочки уже знают, что такое «нравится» связано с тем, что у всех родители спят в одной постели. Однажды она спросила у матери, так ли это, но мать ушла от прямого ответа, сказав, что им так теплее. «Но ведь в доме тепло, и совсем незачем накрываться одеялом», — тогда сказала дочь. «Но так делают люди!» — почему-то рассердилась мать, дав понять, что кто-то для неё по-прежнему глупый ребёнок. Правильно шептались подружки: взрослой ты станешь либо сама, либо никогда и никак.

VI

Мирмиколеон на портрете корчился, как муравей на раскалённой плите. Заместитель начальника отдела оперативного дознания Третьего отделения ТСС, подполковник Персон, смотревший поверх головы начальника, старался избегать смотреть на оживший портрет президента и водил своим взглядом по стене вокруг.

Начальника тоже корёжило. Но тот ещё и орал.

— Каким же надо быть идиотом, — начал успокаиваться шеф, — чтобы принять какого-то перекрашенного психа за чёрного муравья да ещё потащить его к высшему руководству через голову непосредственного начальства!

Голова непосредственного начальства продолжала оставаться малиново-красной, готовая взорваться, как раскалённый котёл. Остаточными парами разума.

— Наш-шёл ш-шпиона… — наконец голова просто зашипела и откинулась на подголовник кресла. Глаза начальника были устремлены в потолок, имевший свойство, пусть фигурально, но крайне неприятно обрушиваться на головы всех ниженаходящихся.

Подполковник тоже был красный, но больше от стыда и бессилия. Гнев у него копился в кулаке, который он с удовольствием собирался пустить в ход сразу по выходе из кабинета начальника. Но на выходе он столкнулся с ещё более высоким и грозным начальством, и, пока его пропускал, гнев растворился в ладони без следа. Вообще-то их следовало понять, ляп был досадный: перекрашенным хулиганом оказался единственный внук председателя Высшего суда.

Скандал бушевал весь день. Двое оперативников, выследивших и схвативших псевдочёрного муравья, были понижены в звании и отправлены служить простыми оперуполномоченными в нижний ярус. Подполковнику Персону указали на неполное служебное соответствие и отправили в краткий отпуск без сохранения содержания. К вечеру муравью-правонарушителю тоже был вынесен приговор: месяц общественных работ, кои он должен отработать на должности помощника санитара в клинике неврозов. Выявили и двух подстрекателей. Этих студентов забрали в армию и отправили служить в роту почётного караула, существовавшую на правах дисциплинарного батальона.

С работы Персон приехал домой не поздно, непривычно не поздно, а попросту вовремя, как и должен был, по идее, приезжать домой каждый вечер, не задерживаясь на службе ни до ночи, ни на всю ночь. Но что ему было делать дома вечером, он совершенно не знал. От вынужденного безделья в нём даже прорезался голод, но поесть оказалось ничего. Жена не занималась готовкой, потому что никогда не ждала его к ужину, а теперь растерялась, запрыгала на кухне, что-то с грохотом уронила, потом опять что-то загремело.

Он сел на диван и включил телевизор. Говорить ему было не с кем и не о чем. Жену он застращал ещё в молодости и постепенно низвёл до состояния муравьихи, отвечавшей лишь базовым его потребностям. Двух старших детей, дочерей-близняшек, он когда-то послал в закрытую школу при монастыре, откуда они должны были выйти идеальными жёнами, вот только ни та, ни другая не захотели возвращаться, а младшая… С младшей он категорически не общался. Персон-а-3д росла невероятно упрямой, строптивой, а как выросла, так вообще настолько осмелела, что однажды в открытую послала его на три буквы. Другой бы отец, наверное, не так сильно обиделся, потому что из пяти самых грубых слов в их богатом муравьином языке, а именно, «хам», «хем», «хим» «хом», «хум», самое первое, через «а», было самое мягкое.

— Папа, ты хам! — однажды выкрикнула Персон-а-3д и ушла, и больше не переступила порог родного дома.

Но, наверное, переступала. Тут Персон не мог поклясться, потому что мать привычно хитрила. Он понюхал воздух, только ничего не почувствовал. Ничего. Даже запаха подгоревшей еды, хотя с кухни уже сизой струйкой тянулся дымок. Трудно жить имея орган обоняния, но не имея способности обонять. Для любого муравья это вообще страшная трагедия. А для него ещё и страшно личная.