20 см

— Да. Ужасно выглядит. Хотя, по правде сказать, она всегда ужасно выглядела. Даже когда ей было двадцать пять. Сейчас ей девяносто пять, но она по-прежнему ужасно выглядит.

— Пригласил бы уж, что ли, в гости.

— В гости? Совсем рехнулся. Чтобы она тут стала читать? Да, конечно, я как-то думал об этом, но она не влезет в камин.

— И где же ты её видел? Вроде нигде не выступаешь.

— Пред Домом слова вчера выступал, там был её творческий вечер.

— И что, она тебя не узнала?

— Не узнала. И никогда не узнает. Я в три узла завяжусь, но она всё равно не узнает.

Они ещё немного пообсуждали их общую знакомую поэтессу, написавшую когда-то известный стишок про то, что бессмертны лишь те муравьи, что живут на грани между взрослыми и детьми. И ещё немного про то, что вот книжек для этих детей не напишет никто.

Когда последняя книжка с приключениями Чера и Вяка улетела в камин, фокусник решительно захотел спать и магическим образом лишил художника стакана, который так славно, как свернувшийся котёнок, задремал у самых стариковских губ.

Адн-Три-Креста пошёл в свою комнату, но ложиться не стал, уже выспался. Он вылез через окно на улицу и долго ещё гулял, разговаривая с четвертинками червяков.

X

Сколько бы детей ни выросло на приключениях Чера и Вяка, но был один ребёнок, который очень сильно задумывался, зачем первичного червя разрубили. В его сознании первичный червь постепенно превратился в первичную материю, тайну которой предстояло разгадать. В школе он считался безнадёжным лентяем, зато в университете уже просто лентяем, изощрённо доказывающим, что лень — свойство гениев. Он успешно доказывал свою гениальность от сессии к сессии, и так до самых последних и самых сложных экзаменов, которые проспал, но потом пришёл, сдал и снова ушёл спать.

Звали муравья Эйнион. Впрочем, иногда жизнь всё же заставляла его шевелиться. Он, как во сне, устроился на работу в серьёзное научное заведение, как во сне, там работал, как во сне, защитил все доступные диссертации и, если бы не извечная лень, давно бы стал академиком. И не просто академиком, а самым умным подвидом когда-либо существовавших на Земле академиков. Но пока оставался просто диктором. Он всегда любил говорить о себе, что он просто диктор, так что представленные ему высоколобые коллеги должны были сами догадаться, в чём тут фишка. Секрета ж не было никакого: Эйнион просто-напросто надиктовывал свои научные труды. Для этого у него была голова, а в ней рот.

Тело у него тоже присутствовало, но передвигалось исключительно в кресле-каталке с электрическим двигателем и продвинутым электроникой. Эйнион очень не любил, чтобы накопленная в организме энергия попусту тратилась на движения рук и ног. Он бы и говорить давно перестал, но пока не надиктовал инструкцию о том, как правильно подключить электроды напрямую к его мозгу. Как неправильно — об этом говорили дыры в его голове, которые по утрам его лечащий врач обрабатывал специальным медицинским клеем, чтобы не вытекли мозги.

Временно отдыхая в клинике неврозов, Эйнион вокруг себя никого не видел, врачей не признавал и в упор не замечал ничего, что не относилось к активности его мозга, кстати или очень некстати, выражаемой вовне через рот. Так что когда помощник санитара Нерион-1с отодвинул от него микрофон и поднёс ко рту ложку с кашей, Эйнион только крепче стиснул зубы. Диктовать что-то глупой каше он считал ниже своего достоинства. После нескольких безуспешных попыток убедить больного сказать «а», бедный помсанитара даже растерялся. Его никто не предупредил, что на этот случай надо иметь в кармане специальные щипцы, а вернее, антищипцы, то есть зевник, каким рыбаки раскрывают щуке рот. Намучавшись, он сказал, ну и хорошо, тогда помирайте с голоду, мне-то что, и ушёл. Но был уже разозлён. Он вернулся, увидел нетронутую кашу и опять пододвинутый во рту микрофон, задумался и макнул микрофон в кашу. Он удивления учёный даже выпрямился в кресле. Ага, обрадовался помсанитара. Вот теперь, пока не оближете кашу, микрофон не заработает.

Эйнион впервые ел кашу с микрофона, но вынужден был съесть её всю, даже те остатки, которые этот негодяй подбирал с тарелки, крутя микрофон, как веретено. Потом негодяй вытер микрофон полой мокрой тряпкой и, довольный, ушёл. Втайне он уже предвкушал, что скоро будет обед, а на обед у больных будет овощной суп, и придумывал, как блестяще (наверняка!) справится и с этой задачей. Но в обед он едва постучал микрофоном по краю тарелки, как весь суп был полностью съеден.