2000 метров над уровнем моря[= Аданешь]

— Журналист, — с трудом ворочая губами, ответил я.

— Журналист, говоришь? — Джифар отступил назад. — Это твои вещи? — спросил он, пнув ногой лежащий на земле кофр. — Очень хорошо. Я видел, у тебя там и камера приготовлена. Вот мы сейчас и снимем кино про то, как английский журналист…

— Я русский, — прохрипел я.

Губы пересохли и потрескались. Перед глазами все плыло, я уже начинал туго соображать. Окружающий мир утратил реальность.

— Русский? Не знаю таких. Неважно. Вонючая белая обезьяна лишается мужского достоинства! А потом мы отдадим тебя собакам на съедение. Они будут рвать твою живую плоть, а ты будешь кричать. Но никто не придет тебе на помощь. Ну что, хорошее кино я придумал?

Джифар загоготал, а я стал терять сознание.

— Эй, не сейчас, рано еще!

Он вновь схватил меня за челюсть и что-то гаркнул в сторону. В ту же секунду ко мне подбежал мальчишка и плеснул в лицо водой из какой-то плошки.

— Вот видишь, журналист, мне для тебя даже воды не жалко, — сказал Джифар. — Лишь бы ты смог во всей красе ощутить, что такое, когда тебя кастрируют.

Он снова загоготал, и толпа поддержала его.

— Прежде, чем солнце скроется за святой горой, от тебя останутся только обглоданные кости.

Джифар повернулся к толпе и стал что-то быстро говорить. Откуда ни возьмись, появился небольшой складной столик, который установили метрах в десяти от меня. Из моего кофра кто-то извлек кинокамеру и пристроил на столике. Толпа подошла ближе, обступив столик и разглядывая доселе невиданную штуковину. В этом племени мужчины, видимо, играли главенствующую роль, поскольку даже теперь, женщины и дети жались позади, а мужчины, и в первую очередь самые матерые воины, сгрудились вокруг вождя, переводя взгляд с камеры на меня. Было ощущение, что из всей этой толпы, а их тут было не меньше сотни, включая женщин и детей, только Джифар был более-менее образованным и знал многое о том, что происходит за пределами Данакильской пустыни. Кое-кто из его боевиков тоже имел возможность бывать в городе и был знаком с цивилизацией, но, судя по всему, очень поверхностно.

— Журналист, как включается эта штука?

— Пошел ты! — прохрипел я.

Какой-то парень подошел ко мне и ударил в живот. Я чуть не задохнулся, а когда, наконец, отдышался, посмотрел ему в глаза и смачно плюнул в лицо. Парень выхватил из-за пояса здоровенный нож и приставил мне к горлу.

— Журналист! — крикнул Джифар. — Ты же не хочешь умереть в безвестности.

И тут шальная мысль промелькнула у меня в голове. Как же я забыл?! Сюрприз от Самоделкина! Дешево я им не дамся. Если уж суждено отправиться в мир иной, то только в компании, скажем, десятка этих дикарей. А главное — в компании Джифара. Он явно по Мехрету соскучился. Вот пусть эти братья-разбойники там, в аду, и веселятся, как хотят, да похищают… кого?.. чертенят, если смогут. Мне даже стало весело от этой мысли, но улыбаться уже сил не было.

— Джифар! — выдавил я из себя.

Тот поднял руку, и толпа смолкла. Голос мой был слаб, требовалось прикладывать немало усилий, чтобы вообще говорить. Слова, с хрипом вырывавшиеся из пересохшего горла, с трудом достигали ушей притихших афарцев.

— Сбоку на камере круглый переключатель. Поворачивай, пока красная точка не окажется внизу.

С каким-то странным наслаждением я наблюдал, как Джифар, ни о чем не подозревая, старательно устанавливает регулятор в положение боевого взвода. Легкое возбуждение охватило меня.

— Теперь заведи пружину. До упора.

Мотор камеры работал от пружинного завода, которого хватало на тридцать три секунды непрерывной работы. Так были устроены многие кинокамеры.

— Теперь нажимай на большую кнопку спереди и снимай…

Джифар сказал что-то стоявшему возле него парню и сунул камеру ему в руки. Тот повертел ее немного, потом приставил окуляр к глазу и навел объектив на своего вождя.

— Ха-а! — закричал Джифар.

— Ха-а! — отозвалась толпа.

Застрекотала камера. Джифар зашел перед объективом и стал что-то говорить, повернувшись лицом к «оператору». Я смотрел на это представление и про себя отсчитывал секунды. Двенадцать… Тринадцать… Четырнадцать… Вождь афарцев вновь что-то громко крикнул, толпа взревела. Двадцать один… Двадцать два… Джифар повернулся ко мне, заслонив оператора.

— Ну, вот и все, журналист.

Двадцать восемь… Двадцать девять…

— Джифар, я забыл тебе кое-что сказать.

— И что же? — удивился тот.

— Привет тебе. От Мехрета.