2008_37 (585)

Как обидно! Новодворской казалось, что она в секунду станет знаменитым политическим преступником, а никто не обращает на неё внимания. Сами не повесили, не расстреляли, другим разорвать её не дали, на свидание с ней не спешат… Изверги!

"И вот наконец появились трое, прилично, но скромно одетые, и представились администратору."

То, что одеты они были скромно, не во фраки ("Double O Seven" you are not!), — как это, видимо, задело её самолюбие!!! Кто запомнил бы такую деталь? А вот Новодворская пронесла её через всю свою жизнь…

"…ушли в соседний кабинет изучать листовки… На меня они едва взглянули…"

Очередная обида! "Я, отчаянная террористка, перед вами, а вы даже не посмотрели в мою сторону!"

"Полчаса они изучали листовки… Они вышли и очень вежливо предложили мне поехать с ними: "Мы здесь рядом, недалеко". Мне до сих пор кажется, что если бы я испугалась хотя бы в этот момент, они бы меня с собой не взяли…"

Как это не похоже на "кровавую гэбню" из перестроечных рассказов!

"…Мы вышли к серой «Волге». Во Дворце уже никого не было. По дороге единственной претензией было то, что я не дала им спокойно провести праздники дома…Я, конечно, заявила, что именно этот праздник хотела им испортить, чтобы было неповадно праздновать такие вещи, как дни несуществующей, да еще сталинской, конституции…И в «Волгу», и в двери Малой Лубянки я вошла сама, без всяких наручников, и не мои спутники старались пресечь мой побег, а я, по-моему, очень бы расстроилась, если бы они от меня убежали."

Вежливое отношение, арестовывать партизанку-антисоветчицу никто пока не собирается — это вам не резиновые дубинки американских полицейских!.. Это гораздо хуже.

"…Малая Лубянка внутри похожа на провинциальный особнячок… Потолки низкие, кабинеты уютные, коридорчики узкие, всюду дорожки, и тепло. Полы натерты, а на стенах вместо портретов сановных предков висят фотографии отличников чекистского производства. Мне вежливо предложили сигарету; я, конечно, понесла что-то насчет испанского обычая "не пить, не есть и не курить с врагами". Оперативник обиделся… "Мы хотим Вам добра, мы хотим Вам помочь, помогите нам и Вы. Помогите Вам помочь". Я сбила эту волну… Где-то час с лишним я читала им лекцию о том, какие они дурные люди, какие злодеяния творят, как губят Россию (мое западничество всегда было романтическим порождением российской почвы и для российской почвы), и какая в стране начнется против них борьба, и как она завершится восстанием и революцией. Этой речью я подписала себе ордер на арест (потом я узнала, что, если бы не мое поведение на Лубянке, дело бы передали в комсомольскую институтскую организацию)."

Важный момент, который стоит отметить особо.

Новодворская, по собственному признанию, подписывает себе ордер на арест не распространением антисоветских проклaмаций, не антиправительственным митингом, а призывами к вооружённому свержению существующего строя. Что в переложении на любые, даже демократические, понятия и уставы совершенно обоснованно с точки зрения правопорядка.

Всё остальное, то, о чём, якобы, и подумать было страшно, грозило разбором на комсомольском собрании! Брррр, какой ужас, какая страшная диктатура!

"…Лефортово показалось уютным и патриархальным: всюду ковровые дорожки, никаких звуков, бесшумная вежливая охрана, все какое-то ирреальное и бесплотное. Не охрана, а призраки. Не тюрьма, а замок сказочных гномов.

…В отдельном боксе просит раздеться женский тюремный персонал (мужчинам хуже: фельдшер — обычно женщина; для женщины приведут фельдшерицу, а для мужчины не станут искать мужчину-врача); просят раздеться вежливо, без грубости; душ вполне приличный, как в пионерском лагере, но я сразу поняла, что это конец, что отсюда не возвращаются, что это погребение заживо."

Не стоит строго судить бедную женщину. Старческий маразм — не радость. Ведь как ещё объяснить противоречие: вернулась и сама Новодворская, и 99 % других "узников совести". Многие эммигрировали. О некоторых она сама скажет чуть ниже — "их отпустили". Значит, возвращение возможно, погребение не состoялось…

"O достоинстве своих жертв в 1969 году гэбисты заботились мало: у меня отобрали все с железными застежками: пояс, сапоги. Я осталась босиком, в огромных мужских ботинках без шнурков, крючок сзади у платья тоже срезали.

Меня это не оскорбило, если в этом была цель (я ведь ожидала, что будут босиком по снегу водить). А вот когда велели в коридоре руки взять назад, это оскорбило, я отказалась и никогда не подчинялась подобным приказам. Предложила надеть мне наручники, если уж они так меня боятся. Хватило чувства юмора не надевать… Мой вид испугал моих следователей… Они устыдились, сапоги приказали вернуть, и, хотя я ничего у них не просила, заявив, что на войне, как на войне, они тут же позаботились, чтобы мне доставили из дома чулки, резинки, одеяния с пуговицами, разрешенные в тюрьме."