2009_8

Номика Зайон, красивая и страстная женщина, — подлинное дитя Израиля. Родилась в израильском кибуце, в семье политических активистов, в той романтической атмосфере, где детям внушают: гражданские права — это то, что нельзя отнять у людей, не обесчестив себя. «Борьба за справедливость — в моих венах», — говорит она. В своем кибуце Номика организовала группу «Другой голос Сдерота» и опубликовала статью в Интернете, в которой заявила: «Кровавая баня в Газе — это не во имя меня и не во имя моей безопасности. Я не покупала мир и тишину в этой войне. Знайте: в Газе нет времени, чтобы хоронить мертвых, трупы складируют в холодильниках моргов, потому что их негде держать. Через кодовое слово «ХАМАС» медиа рисуют нам картину огромного демона без лица, без тела и без голоса — полтора миллиона палестинцев в Газе без имени». После этой статьи Номика и ее друзья стали местными париями, их оплевывают и оскорбляют как предателей.

«Я готова платить цену изоляции, — решительно говорит она. — Ты думаешь, я не боюсь ракет «Кассам», падающих на Сдерот? Конечно, боюсь». Номика показывает мне темную комнату с бетонными стенами — ее персональное «защищенное пространство». «Самым счастливым временем в Сдероте было полугодовое перемирие, — продолжает она. — Однако блокаду с Газы так и не сняли, а в ноябре Израиль нарушил перемирие: вертолеты пересекли границу и убили пятерых хамасовцев. Меня тошнит от этих израильских «клише»: «У нас нет выбора», «У нас нет партнера», «Еще один хороший удар, и мы покончим с ними», «Дайте армии закончить свою «работу». Все это ложь. Говорить можно и нужно со всеми. Если мы уничтожим ХАМАС, кто придет на его место? Исламские фундаменталисты? Может быть, «Аль-Каида»?

У нас, евреев, комплекс постоянных жертв. Мы уверены, что жертвами можем быть только мы, и разучились сострадать чужим. Я хотела узнать имена людей из Газы и нашла их через Интернет: четырнадцатилетнюю девочку, чья школа разбомблена, а друг был убит на ее глазах, молодого парня, который сказал мне, что никогда не женится и не будет иметь детей, потому что у детей ТАМ нет будущего. Разница между мной, живущей в страхе, что меня убьют, и жителями Газы в том, что я свободна, а они заключенные. Из Газы нельзя уйти и туда нельзя войти. Газа — самая большая в мире тюрьма! Знаешь ли ты, что такое Газа?»

Я молча киваю. Что такое Газа?! Узкая полоска земли вдоль берега моря, окруженная со всех сторон колючей проволокой, где полтора миллиона человек сидят на головах друг у друга. Сюрреалистический концлагерь для палестинцев, созданный по иронии судьбы потомками тех евреев, чьи деды когда-то умирали в концлагерях. Если ты родился в Газе — ты человек без паспорта, без страны, без гражданства, без права на передвижение. Ты осужден на пожизненное заключение только по факту рождения. Перед тобой прекрасные пляжи, но ты боишься войти в море — Израиль регулярно отстреливает зазевавшихся пловцов. У тебя есть порт, но в него не придут корабли — Израиль атакует любое судно, осмелившееся прорвать сорокалетнюю (!) блокаду. Здесь есть аэродром, но с него никогда не взлетают самолеты — Израиль давным-давно разбомбил взлетные полосы. Ты знаешь, что вода, газ, электричество, продукты, лекарства — решительно все зависит от прихоти Израиля, который может перекрыть тебе доступ к скромным благам цивилизации в любой момент. И ты учишься рыть тоннели в песке и выживать, как крыса. В Газе ты волен выбирать свой образ жизни не больше, чем заключенный — фасон своей тюремной куртки.

В январе прошлого года, когда Израиль ужесточил блокаду и голод пришел в Газу, отчаявшиеся люди совершили побег. Они взорвали металлическую стену на границе с Египтом, и десятки тысяч жителей Газы, смеясь и плача от счастья, вырвались на свободу. Журналисты назвали это «самым массовым побегом из тюрьмы в истории человечества». В течение трех дней палестинцы лихорадочно скупали в Египте продукты, лекарства, бензин, солярку и стройматериалы. Но МИД Израиля потребовал от Египта немедленно закрыть границу, чтобы в Газу не просочились «опасные элементы». Людей, как скот, снова загнали в тюрьму, а все ходы и выходы замуровали.

Я помню, как плакала молоденькая учительница-доброволец, работавшая несколько лет назад в школе ООН (в той самой, которую только что разбомбила израильская авиация, похоронив под развалинами сорок человек). Я помню двенадцатилетнего мальчика — гениального пианиста, для которого сотрудники ООН тщетно пытались получить от Израиля разрешение на выезд в Европу, но у мальчика оказались «сомнительные родственники», а значит, он мог быть потенциальным террористом.