_2020_10_28_03_57_12_770

«Взгляни на Арлекинов».

Здесь разговор о литературе, о слове идёт прямой. Но, помня мысль Ходасевича («Жизнь

художника и жизнь приема в сознании художника – вот тема Сирина, в той или иной степени

вскрываемая едва ли не во всех его писаниях… Все сиринские герои – подлинные, высокие

художники»), – к приведённому списку можно прибавить чуть ли не все оставшиеся произведе-

ния. Полубезумный Лужин, недовоплощенный Мартын Эдельвейс, мечтатель Пильграм, непи-

шущие, но художественно мыслящие Лик, Синеусов, Цициннат, герои-повествователи «Посе-

щения музея», «Весны в Фиальте», «Истребления тиранов», «Круга».

В по-своему религиозном мире Набокова все эти малые творцы соответствуют Творцу

большому мира человеческого. Соответствуют не дополняя, а целиком подменяя его и не испы-

тывая недостатка в своей творящей силе.

Да, своеобразна религиозность Набокова. Он внеконфессионален, для него ни в метафи-

зическом, ни в этническом смысле нет высшей идеи, нет верховного судии. Он сам – творец

своего мира, сам вершитель всех судеб и построений. Именно у него вначале (и в середине, и в конце) было слово…

«Настоящий человек – поэт», – сказано в «Истреблении тиранов».

В автобиографической книге «Другие берега» (написанной, как и вся проза Набокова

после его переезда из Европы в США в 1940 году, по-английски; русский вариант вышел в 1954

году), как бы подытоживая опыт своих романных двойников, писатель на этот раз раскрывает

автобиографические карты, и здесь, в описании «земного рая», большое значение приобретает

первая любовь героя, любовь к Тамаре, полудетский образ которой, мифологически чистый и

романтически возвышенный, даёт представление об идеале набоковской любви.

Однако и в каждом из перечисленных романов, и в «Других берегах» происходит неот-

вратимая утрата гармонии (выбрасывание героя в чуждый ему мир), что побуждает повество-

вателя к воспоминанию, которое становится иллюзией обретения утраченного, в то время как

реальное обретение происходит в самом творческом акте, порождающем особую «чувствен-

ную» фактуру набоковской прозы, адекватную изображению. Вот почему, читая Набокова,

как отмечала критика, испытываешь «почти физическое удовольствие», вызванное преобра-

жением воспоминания в сенсуальную реальность теплоты солнечных лучей, пробивающихся

сквозь листву, шороха гравия, пения птиц или детской простуды. Слух, осязание и обоняние

– вот набоковский «заговор чувств».

114

И. В. Щеглова, Е. Князева, Е. Степанцева. «Пишем роман. Основы писательского мастерства. Очерки и размыш-

ления»

Набокову удалось вырваться из тесных рамок эмигрантской литературы, потому что у

него всегда тема утраты своего рая, своей родины возводилась в экзистенциальное измере-

ние, родственное западному роману ХХ века, потери общей меры между человеком и миром,

потери, оборачивающейся полным отчаянием.

Введение игры с сюжетом, словом, читателем в таком масштабе, в котором она не обна-

руживалась не только в русской, но и в западной прозе, ставит вопрос о ее смысле. Набоков

во многом ученик символистского романа, недаром одним из высших достижений прозы ХХ

века он считал «Петербург» А. Белого. Но в отличие от символистов, у Набокова нет «вто-

рого», метафизического этажа, который в его романах заменён театрализацией как формой

существования и в жизни, и в культуре.

Но Набоков не был бы Набоковым, если бы его книги читались бы лишь на метафориче-

ском уровне. В том сложность и привлекательность этого мастера прозы, что элементы мета-

форического прочтения и виртуозной игры с психологической деталью, со словом (правда,

набоковские каламбуры порой лишены вкуса) связаны у него и неразделимы.

Набоков среди эмиграции не пользовался единодушной поддержкой (несмотря на то, что

многие его произведения являются подлинными шедеврами, «Приглашение на казнь», напри-

мер). Если его талант был замечен и оценён И. Буниным, В. Ходасевичем, а так же переехав-

шим жить на Запад в 1931 году Е. Замятиным, то поэт Георгий Иванов, критик Г. Адамович

и многие другие, включая Г. Струве, отзывались о нем сдержанно или резко отрицательно.

Не лучше приняли прозу Набокова и в Америке 40-х годов: ее заметили, но не более. Только

благодаря «Лолите» Набоков стал всемирно известным писателем.

«Профессора литературы склонны придумывать такие вопросы, как: «К чему стремится

автор?» или ещё гаже: «Что хочет книга сказать?» Я же принадлежу к тем писателям, которые, задумав книгу, не имеют другой цели, чем отделаться от неё, и которым, когда их просят объ-

яснить ее зарождение и развитие, приходиться прибегать к таким устаревшим терминам, как

Взаимодействие между Вдохновением и Комбинационным Искусством – что звучит, призна-

юсь, так, как если бы фокусник стал объяснять один трюк при помощи другого».

Используемая литература:

1. А. Г. Соколов Судьбы русской литературной эмиграции 1920-тых годов. – М.,1991

2. Дальние берега: Портреты писателей эмиграции. М., 1994

3. Шаховская. Отражения. В поисках Набокова. – М., 1991

4. Владимир Набоков. «Дар». – М. Независимая Газета., 1996