2024-й

Гулько сказал саркастически:

— А потом тайком выкапывать и на всякий случай замораживать.

Роман покачал головой:

— Поздно будет. Мозг уже разрушится. Нет уж, это плата за высокое положение при жизни. В смысле, при власти. Миллионеры смогут замораживаться втихую. А вот членам правительства это нельзя.

Роман предположил:

— Или за свои собственные деньги.

Тимур вскрикнул в ужасе:

— Ты что? Они ж тогда всю страну разворуют!

— Да ладно тебе… Крионирование не такое уж и дорогое.

— Ну да, а родню, любовниц, любимых собачек и кошечек?.. Обязательно начнут! Вот тут оппозиция и выведет народ на улицы уже не с плакатами, а с кувалдами и кирками. Ломать и рушить криогенные камеры. А рушить будут, уже не разбирая, кто где: нобелевский лауреат, всю жизнь отдавший науке, или продажный чиновник.

— Ну да, — усомнился Роман. — Оппозиция сама такая, уже присмотрела себе криокамеры заранее.

— Оппозиция такая же дурная, — заявил Тимур авторитетно. — Они так далеко не заглядывают. Сперва выведут на улицы народ, чтобы сбросить предыдущую власть и самим побыстрее сесть на их места, а потом уже будут готовить места себе.

Василий Петрович сказал грустно:

— Прав был Экклезиаст. Насчет того, что ничего под луной не ново. Так всякий раз делали египетские фараоны. Всякий раз разграбляли гробницу своего предшественника, а его набальзамированный труп выбрасывали собакам, а потом готовили место себе. И все эти знаменитые ловушки, которыми напичканы гробницы, на самом деле не от простых грабителей, а от будущего фараона…

Тимур вздохнул, сказал совсем другим тоном, ясно стараясь повернуть ход разговора:

— Шеф, тут еще один деликатный вопрос…

— Ну-ну? — буркнул я.

— А нельзя ли Гертруде уменьшить зарплату?

— Если народ потребует, — ответил я. — А что случилось?

— Второй день не выходит на работу, — пожаловался он.

— Что на этот раз?

— Увеличение клитора, — прорычал он зло. — Зачем ей клитор размером с лягушку, если у нее оргазмы все вагинальные?

— Невежда, — сказал издали Роман громко. — Сейчас их увеличивают в эстетических целях. Как вон ты мускулатуру.

Тимур запротестовал горячо:

— Ничего подобного! Я мышцы сам накачал!

— Ага, за неделю! И анаболиками восьмого поколения не пользовался, скажи? Сейчас клиторы так же идут напоказ, как раньше пирсинг в пупках.

Скопа картинно схватился за голову:

— Совсем опупели! Все опупели. Весь мир опупел. Ну почему я ничего себе не увеличиваю?

— А надо бы, — обронил Тимур многозначительно.

Скопа посмотрел на него зверем:

— Что? Что мне надо увеличить?

— Размер мозга, — ответил Тимур кротко.

— А-а-а, — протянул Скопа с облегчением. — Ну ладно, а то я уж такое подумал, извини… Интересно, почему мы все о другом думаем сразу? Что мы за люди?.. Не-е-ет, нас нельзя на свободу выпускать! Всех обратно в клетку, всех, всех!

Я пошел к себе в кабинет, крикнул издали:

— Если Гертруда появится, срочно ко мне!

Гертруду в самом деле надо вздрючить, стучало в висках, но не перегнуть палку, а то уволится. Василий Петрович говорит, что художник она очень талантливый и зверски работоспособный. Такую надо держать. Тем более что она из деревни недавно, еще не разобралась, что где-то можно работать меньше, а жрать и спать слаще.

Хотя, может быть, она думает, что если переспала пару раз с шефом… ну, пусть не пару раз, то можно филонить? Хотя так даже в деревне уже не думают…

В приемной Агнесса вскочила и посмотрела на меня сияющими глазами. Не знаю, что такое закапывают под веки, но смотрят так, будто влюблены безумно и пойдут за тобой на край света.

— Сиди, — сказал я досадливо. — Что ты вскакиваешь, как солдатик из мультика.

— Ох, шеф, мне так приятно перед вами вскакивать! — прощебетала она влюбленно. — Хотите, в любую позу встану?

— Как-нибудь в другой раз, — сказал я. — Поглядывай на вход. Как только Гертруда появится на экране, сразу ее ко мне на ковер.

— Будет сделано, — сказала она. — Что-то случилось?

Она обеспокоенно проследила за моим взглядом, коснулась обеими ладонями груди и слегка приподняла обе ладонями.

Я потряс головой:

— Нет-нет, просто задумался.

— О чем? — спросила она опасливо почти шепотом. — У меня что-то не так? Сиськи отвисают?

— Нет-нет, — заверил я поспешно. — Сиськи классные. Был бы я дизайнером — лучше бы не придумал. Правда, дизайнер из меня хреновый.

— Ну вот, только обрадовалась…

— Зато ценитель, — сказал я поспешно, — высшего ранга.

— Да? А какая оценка?

— На пятерку, — ответил я твердо.

— А по какой шкале?

— Пятизначной, — ответил я.

Она надула губки:

— Значит, в конце пятизначного номера?

— Ну что ты, Агнесса! Не напрашивайся на комплименты так уж мощно. Я имею в виду пятибалльную. Или даже двенадцать по двенадцатибалльной. Правда-правда!

Она милостиво опустила длинные ресницы.

— Верю. Думаю, вы насмотрелись на самые разные. И нащупались. И вообще…

— А что «вообще»? — спросил я все еще отстраненно, думая о кремнийорганике, а спросить что-то надо, мы все живем на алгоритмах. А алгоритмы обычно сами не только подсказывают, что и как говорить и делать, но сами говорят и делают за нас. — Ага…

Она хитро прищурилась: