2028

Я шёл за девушкой, полностью ведомый ей. Не спрашивая, знает ли она, как и через что мы идём, ориентируется ли она в местности вообще. Возможно, отдать ей роль рулевой было страшной ошибкой, ведь девушка ни разу не стояла в дозоре на стене, не ощущала этот новый мир пусть даже и с безопасного расстояния. Но шла она уверенно, будто уже знала дорогу и проходила по ней раньше. Или же её уверенность лишь ширма для глаз, за которой также перемежаются различные чувства, среди которых главенствовал страх. Я не спрашивал у неё про дорогу, не мог издать ни единого лишнего звука, чтобы нарушить растекавшийся в округе покой.

Когда находишься четыре года в застенках словно в заточении, которое является и тюрьмой, и благословением одновременно, от восприятия прошлого мира, канувшего в небытие, остаётся лишь память. Но и память зачастую способна предать тебя, выкинув определённые фрагменты из своего хранилища, и тогда образы, ощущения, воспоминания постепенно становятся мутными, неразборчивыми. Пытаясь копнуть как можно глубже, вспомнить, какого это – гулять по аллее в свежий весенний день, можно добраться до непробиваемой тверди.

И сейчас, выбравшись из своего панциря и плетясь по безмолвному царству тумана, каждым шагом я старался уловить эту скользкую нить, которая смогла бы связать меня с прошлым. Вот мы уже спустились вниз по ступеням, вышли к узкому асфальтному полотну, и туман сгустился, окружил нас, стараясь скрыть от моих глаз очертания давно умолкшего мира, его детали; лишая меня возможности увидеть давно не видимое. И мне приходилось по памяти, по маленькой детали выстраивать образы из прошлого, но мозаика всё время получалась неустоявшейся.

Саша сбавила шаг, тщательно осматриваясь; её пальцы впились в лямки рюкзака, а респиратор сдерживал взволнованное дыхание. Мы остановились в центре каменной ленты, которая уходила от утонувших во мгле ступеней позади в бесконечность впереди. Вдвоём смотрели на проложенный путь, а потом девушка взглянула на меня и пошла дальше. Не знаю, хотела ли она сказать мне что-то в этот момент, но побоялась и промолчала, страшась спугнуть здешнюю тишину, или же просто убедилась, что я рядом.

Когда мы переступили асфальтированную границу и шагнули в травянистый пожухлый ковёр, где-то вдалеке раздалось натужное завывание. Заунывное, печальное, оно прорезалось сквозь густой туман, как сквозь плёнку, и парило над нашими головами – долго и угрожающе. Мы встрепенулись, присели, бегло озираясь по сторонам. Саша от неожиданности схватилась за поясницу, сжала твёрдую рукоять под курткой и намеревалась вытащить пистолет. Но вой постепенно смолк, а потом с новой силой раздался снова. Звучание чей-то глотки отдалённо напоминало собачье, но слегка гортанное. Но я был уверен, что потревожило нависшую тишину нечто другое – изменённое, изуродованное. И голодное.

Притаившись, мы сидели в проросшей почти до голеней серой траве, колыхаемой холодным ветром. На миг мне показалось, что мёртвые колосья задрожали именно в страхе, нервно задёргались от неотступного гортанного звука, напуганные им так же, как и мы. Но вой постепенно стих, трава не успокаивалась, а потом резко нахлынул ветер и чуть было не потушил факел.

Мы прождали некоторое время, смотря туда, откуда доносился этот гортанный вой. Потом Саша взглянула на меня, я ей коротко махнул рукой, что нужно идти дальше. Мы поднялись и побрели через усеянный серым ковром островок. Справа из тумана вырисовались покорёженные, худощавые, голые чёрные ветви, склонившиеся книзу, а чуть позже показались и кривые стволы, из которых прорастали эти изуродованные сплетения. Под их сенью расползся травянистый бугор серого цвета, некогда, видимо, бывший остриженным кустарником. Я остановился возле этой поросли, окинул взглядом покачивающиеся на ветру и поскрипывающие чёрные щупальца, и на миг мне почудилось, будто они шевелятся по собственной воле. Ветви вяло изгибались от каждого движения, и растение, некогда бывшее пышным деревцем, издавало протяжный унылый скрежет, словно завывало в ответ тому существу. Травянистый бугор под ними плавно переливался, слегка вздыбившись, и эти их движения, мерные и почти синхронные, заставили внутри меня всё съёжится. По коже пробежал холодок от одного только вида этой в явь ожившей живности.

Саша стояла рядом и тоже внимала этой странной и неприятной картине. Я помнил, что ниже росли и другие деревья, больше и пышнее, и от мысли о том, во что могли превратиться они, меня кинуло в дрожь. Я себя успокоил тем, что нам не придётся спускаться ниже по аллее, однако на нашем пути лежал ещё один островок, который нужно было преодолеть.