2034: Роман о следующей мировой войне

Движение в городе не подчинялось никакой логической схеме, или, по крайней мере, такой, которую Чоудхури мог расшифровать. В час пик он находил дороги пустыми, а в самые ленивые часы дня — забитыми до отказа. Он изо всех сил старался приходить на встречи вовремя. Он либо появлялся слишком рано, либо ужасно опаздывал. Как и сейчас, почти в двадцать минут девятого утра, когда он с трудом прокладывал себе путь к дому своего дяди на встречу за завтраком, которую вице-адмирал, используя свой военный жаргон, назначил на 08:00.

Деловые отношения с его дядей должны были оставаться "неофициальными": отставной вице-адмирал Патель технически не представлял свое правительство в каком-либо официальном качестве, и именно поэтому Чоудхури оказался на восточном берегу Ямуны на заднем сиденье такси, а не в посольской машине. Чоудхури не мог отрицать, что его мать и дочь теперь были в большей безопасности, оставаясь с его дядей. Но это ставило его во все более противоречивое положение, когда интересы его страны не обязательно совпадали с интересами его семьи. Так он размышлял, подходя к дому своего дяди на завтрак в 08:00, который теперь приближался к 09:00. И если Чоудхури опоздал на эту встречу, он был столь же медлителен, когда дело дошло до поиска решения его противоречивых интересов. Тем не менее, он признал, что некоторые вещи, такие как дорожное движение, движутся по собственной логике.

Когда дядя встретил его у двери, он не упомянул о задержке и даже объяснил, что "его гость" тоже опоздал, хотя и не так поздно, как его племянник. Кроме них троих, в доме никого не было. По указанию своего дяди Ашни поступил в местную начальную школу, решение, в котором Чоудхури не был уверен, но которое поддержала его мать, что привело к тому, что, возможно, впервые за десятилетия два давно не живших брата и сестры пришли к согласию. Чоудхури был рад, что в этот момент ему не нужно будет смотреть в лицо матери или дочери, пока дядя провожал его в кабинет.

Комната была обставлена диванчиком, креслом с подголовником, книжной полкой и телевизором в углу, на экране которого труппа красочно одетых танцовщиц жестикулировала на сцене, что выглядело как кульминационный третий акт какой-то болливудской постановки. В центре комнаты в ожидании стоял мужчина. Прежде чем Чоудхури успел расслышать свое имя, он заметил, что у него всего три пальца на правой руке. Они пожали друг другу руки. Чоудхури был представлен как "мой племянник Сандип, который работает на американское правительство", в то время как его дядя представил своего гостя как "Касема, персидского друга".

Во вступлении Пателя присутствовала небольшая двуличность, против которой Чоудхури не возражал, но о которой он, безусловно, знал. Его дядя, очевидно, полагал, что Чоудхури ничего не знал об этом иранском офицере. Чоудхури знал очень много. Он читал отчет майора Митчелла о его пленении в Бандар—Аббасе, который включал — среди прочих деталей — длинное описание трехпалого иранского бригадира, избившего его до бесчувствия. Чего Чоудхури не понимал, так это того, как Фаршад, бывший высокопоставленный офицер Сил Кудс Революционной гвардии, оказался здесь с несколько донкихотской дипломатической миссией по ведению переговоров об освобождении индийского танкера.

Они втроем сидели в кабинете, причем Патель стратегически разместился в кресле с подголовником, а Фаршад и Чоудхури были вынуждены делить диванчик, расположение сидений которого напомнило Чоудхури о бесконечных сеансах, которые он проводил в брачных консультациях много лет назад. Фаршад и Чоудхури начали говорить о текущем споре своих стран с той же сдержанной язвительностью, что и на одной из тех супружеских встреч.

По словам Чоудхури, для иранцев было неприемлемо претендовать на контроль над Ормузским проливом. Последствия для мировой экономики, которая уже сильно пострадала из-за нынешней китайско-американской войны и теперь балансирует на грани депрессии, будут разрушительными, не говоря уже о последствиях для Ирана, который, несомненно, подвергнется дальнейшему осуждению и, возможно, возобновлению санкций, подобных тем, которые они пережили два десятилетия назад, во время их неудачной ядерной сделки.

При упоминании о санкциях Фаршад сжал руки в кулаки. Его лицо покраснело. Без сомнения, карьера Фаршада в Ираке, Афганистане, Палестине и Сирии и везде, где он воевал на протяжении последних тридцати лет, была неразрывно связана с карательными мерами Запада против его страны, что делает призыв Чоудхури к санкциям гораздо более личным, чем политические разногласия между двумя странами. И зная, как Фаршад потерял контроль над собой во время допроса майора Митчелла, Чоудхури теперь задавался вопросом, не мог ли он стать жертвой аналогичного эпизода. Может ли он оказаться избитым до потери сознания в логове своего дяди этим иранцем?