Проворочался от обиды почти всю ночь. Уснул перед самым рассветом, но вскоре был разбужен отдаленной канонадой динамиков. Кажется, партизанская война, о которой столько говорилось в последние дни, все-таки началась. Поспешно оделся, выскочил в утренний холодок. Громовица, напряженно прислушиваясь, стояла неподалеку от укрытия.
– Облава?
– Да, – сказала она. – Скоро нарвутся. Наши уже в поле…
Прошло, однако, пять минут, десять, полчаса, Антон с Громовицей успели позавтракать, а хиты Иоганна Себастьяновича (и, предположительно, его соперника Благодаятелева) продолжали сотрясать горизонт. Мало того, на севере тоже загромыхало, причем совсем рядом – за рощей.
– Две облавы сразу? Прямо вторжение какое-то…
– Вторжение, – подтвердила она. – Там же тоже телевизор смотрят. Вчера передали, будто тихушники взяли под контроль нейтральную зону. Вот они и вскинулись…
– А полиция?
– А что полиция?
– Она же за динамики штрафовать должна!
– Должна. Только не в нейтралке. На обратном пути перехватят и штрафанут. Если перехватят, конечно…
Грохот на севере наращивал мощь. Становилось неуютно.
– Слушай… Как бы они до нас не добрались!
Вероятно, совпадение, но сразу после этих слов на краю опушки показался суровый рослый парень в камуфляже и с белой цифрой девять на сердце. Подошел, поздоровался.
– Антон Антонович, – обратился он к Треплеву. – Вы только не беспокойтесь. К шалашу не прорвутся…
Антон вопросительно посмотрел на Громовицу.
– Это из девятой резервации, – виновато объяснила она. – Они нас всю ночь охраняли…
– Для девяток большая честь, – прочувствованно продолжал подошедший, – что вы именно с нами, Антон Антонович. В смысле – на нашей территории. Не у колов, не у трешек, не у пяток… Вы – наш. Вы – Девятый… Не подведем! Клянемся.
– Какая разница! – возмутилась Громовица. – Колы, трешки, пятки… Все теперь заодно!
– Да, – поспешил исправиться тот. – Ваши тоже тут. Целый отряд…
Умолк и озабоченно взглянул в зенит. Видя такое дело, запрокинул голову и Треплев. Над шалашом в неимоверной высоте кружил вертолет.
– Бомбить будет?
– Нет. Это как раз полиция. Повышенная готовность – следят, чтоб не бомбили…
«А что? – подумалось вдруг Антону. – На такую партизанскую войну я, пожалуй, согласен… Без оружия, в рамках законности и правопорядка…»
Да, но Седьмой-то – погиб!
Вспомнилось нападение трех Тихонов. Как ни крути, а рукопашная. Бить, правда, не били – пытались обездвижить, отобрать динамик и плеер. Да, но если такие стычки перерастут в массовую драку, пусть даже и без оружия… Тем же динамиком запросто можно раскроить череп…
Внезапно шум на севере начал стремительно затихать, причем как-то странно – рывками.
– Ну все!.. – ликующе объявила Громовица.
– Уходят в режим погружения?
– Нет! Это наши их импульсниками давят!
– Слушайте… а что же будет с клиническими? Они же тишины не выносят…
– А кто их сюда звал?.. – с неожиданной злостью бросила Громовица. – Сами полезли!..
Минут через пятнадцать за рощицей стало совсем тихо. Громыхало только в стороне города.
– Я же говорил, не прорвутся… – начал было представитель девяток – и замолчал. На опушке появились люди. Много людей. Пригляделся, расслабился. – Свои…
Однако тут же встревожился вновь. Да, это были свои: все в камуфлированных майках с портретом Треплева. Правда, белой цифры девять ни на ком не видать. Должно быть, колы…
Шествие напоминало траурную процессию. Кого-то несли. Над толпой густо толклись беспилотнички. Воздух темнел и клубился.
– Кто ж это? – еле слышно выдохнула Громовица. – Кто-то из наших…
Поверженного несли втроем: угрюмый Тиш, осунувшийся от горя Тихуша и еще один подпольщик постарше. Вглядевшись, Антон узнал в нем того самого дылду с белесыми ресницами, которого они с Василием Панкратовичем накрыли в кабинете. А он-то здесь что делает? Хотя если вице-мэр руководит подпольем, то почему бы его отшибленному референту не сразиться за резервацию?
– Тихоня!.. – ахнула Громовица и кинулась навстречу. Подхватила мотающуюся голову подростка. Но тому уже было все равно.
Убитого положили на вынесенную из шалаша плащ-палатку и отступили на шаг. Минута молчания.
Остолбенев, Антон смотрел на мертвое жалобное лицо мальчонки. Ни раны нигде, ни ссадины… Ах, дурачок-дурачок… Опять наверняка бросился очертя голову в самую гущу… И был казнен музыкой. Как в Древнем Китае.
Очнулся и понял, что все глядят на него. Словно ждут чего-то. Надгробной речи? Ну нет…
Антон Треплев повернулся и пошел прочь.
«Бежать… – стучало в голове. – Бежать, бежать…»
Поляна кончилась. Проламывая кусты, не разбирая дороги, он уходил все дальше и дальше от шалаша, от колов, от девяток, от страшной минуты молчания. Чуть не подвихнул ногу, угодив в какую-то рытвину, выбрался, ускорил шаг…
…и споткнулся о лежащее поперек тропинки тело. Отпрянул, замер. Тоже мальчишка. Черты искажены предсмертной мукой. На груди камуфлированной майки алая надпись «Джедай». Вокруг разбросаны обломки динамика, разбитого вдребезги – надо полагать, вон о тот пенек. Антон нагнулся и подобрал растоптанные кем-то наушники.
Тихоня умер от грохота. Этот умер от тишины.