21.12

— Высочайший! Да, мы должны описать этот великий пир, но я обязан снова спросить тебя, как случилось, что боги ниспослали нам его, но нигде больше не проявили своего милосердия? Чтобы мне оставить правдивое и точное описание в одной из книг, разве не должен я понять, почему мы пируем сегодня, а в остальные дни вынуждены голодать?

Властитель стиснул зубы. Он нахмурился и посмотрел куда-то мне за спину, словно смиряя в себе приступ злости. Его рука крепче вцепилась в жезл, положенный правителю. Но когда я закончил, он не вскочил с места и не принялся кричать в гневе; не вызвал он и стражей, чтобы те увели меня. Он лишь посмотрел на мою руку и указал на перстень с обезьяной — символ многих поколений писцов, чьи традиции я продолжал.

И затем он сказал:

— Вот это колечко, которое ты носишь, перстенек обезьяны-писца — символ твоего статуса… Неужто ты думаешь, его можно сравнить с божественной короной, которая венчает мою голову? Ничего не желал бы я больше, чем иметь возможность разделить свое бремя с народом и объяснить, на какие компромиссы мне приходится идти, чтобы умиротворить богов. Нести подобное бремя невозможно научиться по книжкам. Это знание я получил единственно возможным путем — от своих предков, что правили этим раскинувшимся на террасах городом в прежние времена. И этого не постичь человеку, который носит всего лишь перстень писца.

С этими словами правитель поднялся, представ передо мной во всей своей наготе. Я ожидал, что он ударит меня, но он лишь велел мне встать с колен. Потом прикрылся набедренной повязкой и приказал следовать за собой в дворцовую кухню.

Если верить молве, нет ничего, что придворные повара не могли бы приготовить, пожелай этого Властитель. Они отправляли своих учеников в недельные походы за плодами гуайявы или мексиканской сливы, произраставшими только высоко в горах, или чтобы те купили у лесного племени сладкий батат, который вызревает зимой под сенью одиноко растущей сейбы.