21.12

— Сейчас он почти не шевелится, — ответил страж, закрывая сборник кроссвордов. — Пару раз были вспышки активности, но очень короткие, а по большей части он тише воды, ниже травы.

— Знакомьтесь, это Мариано, — представила Тэйн. — Мариано, это доктор Стэнтон. Он будет вместе с нами лечить Джона Доу.[9]

Взгляд темно-карих глаз Мариано — единственной части лица, не закрытой маской, — устремился на Стэнтона.

— Но за последние три дня большую часть времени он вел себя беспокойно. Иногда орал благим матом. И все время талдычит свое «вуе, вуе, вуе». Без конца.

— Что-что он повторяет? — переспросил Стэнтон.

— Лично мне слышится «вуе». Но будь я проклят, если понимаю, что это значит.

— Я проверила это слово в Гугле. Такого нет ни в одном языке, — заметила Тэйн.

Мариано туже затянул на затылке завязки своей маски.

— Послушайте, док, — обратился он к Стэнтону, — если вы спец, как говорят, можно вас кое о чем спросить?

— Конечно, — ответил Стэнтон, обменявшись взглядами с Тэйн.

— Болезнь этого парня, она ведь не заразная, верно?

— Нет, вам не о чем волноваться, — ответил Стэнтон, проходя в палату вслед за Тэйн.

— У него, по-моему, шестеро детей, — прошептала она, когда охранник уже не мог их слышать. — Его главная забота — не принести домой отсюда какую-нибудь заразу. Поэтому я ни разу не видела его без маски на лице.

Но Стэнтон уже и сам взял с полки маску и повязал ее на себя.

— Нам лучше последовать его примеру, — сказал он, подавая маску Тэйн тоже. — Бессонница подрывает иммунную систему больного, и мы рискуем заразить нашего Джона Доу какой-нибудь простудой, с которой его организм не справится. Поэтому все, кто к нему входит, должны носить маски и перчатки. Повесьте, пожалуйста, на дверь предупреждение.

Стэнтону, разумеется, доводилось бывать и в более убогих больничных палатах, но только не в США. В палате номер 621 он увидел две железные койки, обшарпанные тумбочки, два оранжевых стула и занавески, обтрепавшиеся по краям. На стенных крючках небрежно висели капельницы, а потолок был весь покрыт разводами от протечек. На кровати у окна лежал их Джон Доу: мужчина ростом примерно метр семьдесят пять, тощий, темнокожий, с длинными черными космами, разметавшимися по плечам. Голову его покрывали куски клейкой ленты, которыми прикреплялись провода энцефалографа, фиксировавшего особенности деятельности мозга. Больничная пижама прилипла к телу мужчины, как мокрая туалетная бумага, и по временам он тихо постанывал.

Врачи некоторое время наблюдали, как пациент дергается и ворочается. Стэнтон следил за движениями его глаз, отметил странное прерывистое дыхание и дрожь в руках, которую больной не в силах был унять.

В Австрии у Стэнтона была однажды пациентка с ФСБ, которую приходилось привязывать к постели — настолько сильным был тремор. Хуже всего, что ее дети, сострадавшие ей и опечаленные невозможностью помочь, уже знали, что наступит день, когда они сами будут умирать в таких же муках. Смотреть на все это было невыносимо.

Тэйн склонилась, чтобы поправить подушку под головой Джона Доу.

— Как долго может человек прожить без сна? — спросила она.

— При полной бессоннице максимум двадцать дней, — ответил Стэнтон.

На самом деле даже специалисты-медики практически ничего не знали о том, что такое сон. В медицинских учебных заведениях этой теме посвящался всего один день из четырех лет базового обучения, а Стэнтон почерпнул свои чуть более обширные познания только из практической работы с больными ФСБ. Начать с того, что никто не мог толком объяснить, зачем человеку вообще нужен сон: его функция и необходимость оставались такой же загадкой, как существование тех же прионов. Некоторые эксперты полагали, что во сне происходит подзарядка мозга, что сон способствует заживлению ран и налаживает правильный обмен веществ. Другие исходили из сравнения с животными, которых сон уберегал от подстерегавших ночью опасностей. Третьи утверждали, что это способ накопления и сохранения энергии в организме. Но никто и не пытался объяснить, почему недостаток сна становился фатальным для пациентов Стэнтона.

Внезапно налитые кровью глаза Джона Доу округлились.

— Вуе, вуе, вуе! — простонал он громче, чем прежде.

Стэнтон на мониторе отслеживал активность мозга больного, глядя на экран, как музыкант глядит в партитуру произведения, которое он исполнял уже тысячу раз. У нормального сна существуют четыре стадии, девяностоминутные циклы, каждый из которых имеет свои характерные особенности, но, как и следовало ожидать, в данном случае на мониторе не отобразилось никакой информации. Ни плавных кривых первой и второй стадий, ни фазы так называемого быстрого сна — ничего. Аппарат всего лишь подтверждал то, что Стэнтон уже успел узнать: пристрастие к метамфетаминам здесь ни при чем.

— Вуе, вуе, вуе!

— И каково же ваше заключение? — спросила Тэйн.

Стэнтон посмотрел ей прямо в глаза.

— Вероятно, мы имеем дело с первым случаем фатальной семейной бессонницы в истории Соединенных Штатов.