Небольшая группа аристократов выстроилась у белого основания сдвоенной пирамиды со стороны северного фасада, и приветственные аплодисменты эхом разнеслись по площади. Желтая, красная и золотистая краски, украшавшие великую пирамиду, словно солнце, сверкали, отражаясь от синего, как море, цвета внизу, создавая иллюзию, будто некое гигантское чудовище, обитавшее на океанском дне, вдруг поднялось на поверхность. А раскрашенные в синее мужчины расположились на верхней из трехсот шестидесяти пяти ступеней. Некоторые из них помахивали кадилами, испускавшими кольца дыма тлеющего ладана.
Заголосил главный палач:
— Эту душу призвал к себе в потусторонний мир бог Акабалам!
Снова Акабалам. Этот никому не известный прежде бог потребовал теперь жертвы, и жертвоприношение должно было стать человеческим!
Когда же палач вонзил сверкающий кремниевый нож в грудь обреченного на заклание, вскрывая ему ребра, мужчина на алтаре издал вой, который теперь всегда будет звучать в моих ушах. Человек захлебнулся в крике, и в этот момент палач запустил руку в его грудную клетку, чтобы вырвать сердце. А последние слова умирающего, которые слышали только мы — те, кто возвышался над шумной толпой, — прозвучали как мрачное предзнаменование будущих событий, черных, как сам конец «тринадцатого цикла»:
— Акабалам — это ложный бог!
Я сразу же узнал этот голос. В жертву принесли Оксиллу, моего друга и верного советника Властителя на протяжении трех тысяч солнц. Неумолчный звон заполнил мой слух. Я видел теперь не только ставшее безжизненным тело, но и многочисленные зловещие приметы повсюду в небе.
Издавна боги требовали себе в жертву столь высокородного человека не чаще чем один раз в пятнадцать тысяч солнц. Случайность ли, что в этот раз такая жертва была принесена всего через пять дней после того, как Оксилла высказался против планов Властителя?
Едва ли это простое совпадение!
А в отдалении, позади бушующей толпы я заметил Ханубу, жену Оксиллы, которая стояла, не пролив ни слезинки, и смотрела, как палачи снова окружили труп ее мужа. Сердце мое сжалось от боли за нее и за ее дочек — Огненное Перо и Одинокую Бабочку, стоявших рядом и сотрясавшихся от рыданий.