21.12

Никакие споры не были возможны. Власть Ягуара Имикса зиждется на его даре прямо общаться со всеми богами, а каждый член совета занимает пост в соответствии с его собственной способностью слышать голоса богов. У нас это называется иерархией божественного озарения. Если Ягуар Имикс слышит слова бога, дающего единственно верное указание свыше, а один из его подчиненных признается, что этот глас оказался ему недоступен, то его сочтут человеком, лишившимся милости богов. И тогда его низведут ниже в иерархии божественного озарения или вовсе лишат в ней всякого статуса.

Но откуда же мы возьмем достаточно воды, дерева и других материалов на возведение пирамиды в тридцать ростов человека, как нам теперь предначертано?

Его святейшество пророчествует, что дождь придет к нам через пять периодов по тринадцать дней, когда вечерняя звезда переместится ближе к луне. Но сбудется ли пророчество?

Ягуар Имикс выпил бы все оставшиеся запасы воды, будь его утроба способна пропустить их через себя, полагая, что это только добавит ему святости, поскольку твердо верит, что его собственная святость есть единственный путь к спасению всего народа. Но ведь верховный правитель Кануатабы, пусть даже общающийся с богами, может олицетворять и зло — я сам читал свидетельства об этом в надписях на древних камнях. Однако наш святейший просто не в силах признать, что может ошибаться. Ягуар Имикс считает себя таким же сильным, как тот страх, что умеет он поселить в сердце любого из своих подданных.

Как же мне жаль, что я не могу так же преклоняться перед ним, как когда-то еще мальчишкой!

Потом все мы, члены совета, вышли из-под сводов галереи и поднялись по великой дворцовой лестнице на самый верх, где я стоял вместе с остальными, наблюдая за тем, что уже скоро навсегда изменило мои убеждения.

Народ, собравшийся у подножия дворца, что-то дружно скандировал, и я вдруг заметил палачей на вершине южной башни сдвоенной пирамиды. Окрасившие тела синей краской палачи приступили к своим обычным ритуалам. Шум усиливался и ослабевал, поднимался и опадал, звучал то резче, то глуше. А крики придворных палачей перешли почти в оглушительный визг, когда мне открылся полный вид на площадь.