21 интервью

Шуфутинский: По-разному. В хороший месяц можно было дать тридцать концертов. Это стоило дорого. Потому что нужно было проехать гастроли, выступали по два, по три концерта в день. Во-первых, поскольку мы были кассовый коллектив, у нас были сборы большие, и мы стали работать во Дворцах спорта, а там платили двойную ставку. Это было не совсем легально, но кому-то разрешалось. Поэтому все получали больше, появилась такая лазейка – фонды комсомола. Комсомольским организациям разных городов выделяли фонды на проведение каких-нибудь праздников. И они расходовались по-разному, на усмотрение организаторов, и вот на фонды комсомола достаточно было принести любую смету коллектива… И они ее оплачивали. Нужно было поделиться, конечно, откат дать так называемый.

Минчин: Так это «откат» и называлось?

Шуфутинский: Откат, конечно. Я заходил к директору филармонии, в которой мы работали, – этот человек, правда, умер уже, замечательный человек был, руководитель Тульской хоровой капеллы, директор Тульской филармонии – Михайловский Василий Александрович. Потрясающий музыкант, но вынужден был еще заниматься и административной деятельностью, поскольку был директором филармонии. Он меня любил, он мне практически без денег давал эти пустые ведомости с подписью и печатью. А мы за это для него на его фонды выезжали и за месяц делали ему полугодовой план. Собирали ему деньги, и филармония получала хорошую прибыль. А потом он нам давал творческий отпуск, и мы, находясь в отпуске, выезжали на фонды других филармоний или комсомола. И вот у меня накапливалось такое количество этих пустых смет, которые я привозил в филармонию, и мне секретарь впечатывала туда фамилии и ставки. Ставки уже шли двойные, Дворца спорта ставки. А комсомол платил тоже двойную ставку. И у нас получалось: двойная смета плюс еще двойная. Естественно, надо было со всеми делиться, поэтому никто в коллективе никогда эту четверную не получал, но они были рады и двойную получить.

Минчин: Ну, ты 300–400 рублей зарабатывал?

Шуфутинский: Нет, когда я стал совсем популярным, когда разошлись большими тиражами пластинки, мне предлагали в то время 50–60 рублей за концерт, чтобы я только согласился поехать. Иногда даже сто. Поэтому я мог проехать 20 дней и привезти 3000 рублей. Деньги были большие тогда!

Минчин: А постоянной зарплаты у вас не было, только от концертов, да?

Шуфутинский: Конечно. Ну начали преследовать нас, естественно: ОБХСС, проверки, туда-сюда. Был конкурс в Сочи, куда нас направила Тульская филармония.

Минчин: Какой это год был, Миша?

Шуфутинский: Я думаю, это 78-й.

Минчин: Сколько лет примерно ты пробыл в «Лейся, песня»?

Шуфутинский: Четыре года. Так вот, конкурс советской песни. Подготовили очень серьезную программу. Мы были уже продвинутым коллективом, играли в стиле «Чикаго», с дудками, с тромбонами, с трубой и саксофоном.

Минчин: Аранжировки ты сам все делал?

Шуфутинский: Не только я, музыканты тоже делали в коллективе. Хорошие музыканты были, и певцы хорошие. А в это время мы не поехали на фонды Кемеровской филармонии. Юровский Юрий Львович – директор – устроил страшный скандал, что мы к нему не приехали, написал жалобу на нас в Управление музыкальных учреждений, и к моменту нашего приезда в Сочи нас сняли с конкурса. Но поскольку мы приехали, я настоял, чтобы нас до первого тура допустили, и нас допустили. На первом туре мы сразу прошли во второй. В этот момент пришла еще одна бумага от Юровского, такой пасквиль за пасквилем, что мы сорвали шахтерам концерты, и нас снимают со второго туда. И в этот момент мне помог Кобзон, который был председателем жюри. Вернее, он был не председателем, он просто входил в жюри. А Пахмутова была председателем, и она больше всех против нас выступала, потому что у нее был там свой интерес. Там были другие коллективы…

Минчин: Они пели ее песни?