21 интервью

Минчин: Так, начинается Москва-Ленинград. Лучшие поэты в Питере, прозаики, танцоры. По мнению выходцев из «неудавшейся Венеции Петра», ленинградская школа – самая лучшая.

Макарова: Все правильно! Это старая история Москва-Ленинград, так что дальше вы можете сами продолжить и распространиться на эту тему. Естественно, что самое большое у меня уважение к Кировскому, оно и останется на всю мою жизнь.

Минчин: Как произошла ваша первая встреча с Барышниковым?

Макарова: Когда я осталась в 1970 году в Лондоне, то все в театре были удивлены, что – не он. Этого ожидали скорее от него, но не от меня. Летом 74-го я работала в Лондоне снова с Королевским балетом. И вот 30 июня в 5 часов утра зазвонил телефон в моей лондонской квартире: это был Миша Барышников, который звонил из Торонто, где он находился на гастролях с Кировским. Дрожащим голосом, запинаясь и сбиваясь, он сообщил мне, что принял твердое решение остаться на Западе и уже попросил политического убежища в Канаде. Я постаралась всячески уверить его и пообещала, что сделаю все возможное для него в АБТ (театре, директором которого он сейчас является). В Нью-Йорк я улетала на следующий день. Я сознавала, что для танцора, как Миша, АБТ был единственным местом в Америке, где он мог сразу показать свою феноменальную технику и артистичность. Как только я приехала в Нью-Йорк, я сразу позвонила Лючии Чейс и описала его ситуацию; она слышала о нем, но никогда не видела. Я сказала, что хотела бы сделать с ним несколько выступлений на сцене нашего театра, так как для Миши больше не будет возможности станцевать в Нью-Йорке этим летом. Вскоре все было договорено, и Миша прибыл в Нью-Йорк во второй половине июля. Наша встреча была наполнена эмоциями: мы не видели друг друга целых четыре года. В моей памяти он остался как юный и довольно талантливый танцор без особого опыта партнерства. На нашей первой репетиции в Нью-Йорке я была приятно удивлена, найдя в нем замечательного партнера и зрелого артиста. Теперь, когда я оглядываюсь назад и думаю о годах, прожитых на Западе, мне кажется, что какие-то невидимые нити связывали нас, трех беглецов из Кировского. Мое первое выступление в Лондоне, после того как я осталась, было с Руди, на телевидении. Первое выступление Миши после побега было со мной. Наше первое выступление – балет «Жизель» 27 июля – было триумфом: Барышников обрушился на Нью-Йорк как шторм. В этот вечер я танцевала для него. Я помнила, как важна была психологическая поддержка для меня в первые выступления в Америке, которую я полностью получила от моих тогдашних партнеров, и я пыталась сделать то же самое для Миши.

Минчин: Вы сказали «побег»?

Макарова: Это действительно так и было. Когда Барышников после выступления выскользнул за кулисы торонтского театра, а потом на улицу – он бежал, мчался так быстро, что пронесся мимо машины с ожидающими его друзьями, которые должны были отвезти его в полицию.

Минчин: Почему бегут из самой лучшей, цветущей страны на свете, где балет по-прежнему на высоком профессиональном уровне.

Макарова: Бегут по разным причинам. Одни – потому, что здесь удобнее и лучше жить, другие – из чисто артистических соображений. Третьи бегут и по первой и по второй причине. И бегут просто для свободы духа, звучит, может быть, банально, но это действительно так. Я лично, хотя сейчас многое уже забыто, не могу себе представить, как бы я там ужилась – ведь это же надо лгать, надо приспосабливаться, и это нужно делать официально. Потом с точки зрения творческой свободы – все ограничено, везде лимит, это накладывает свой отпечаток на репертуар. А ограниченный репертуар – ограничение искусства. Что может быть ужасней ограничений без свободы? Единственное, что я должна сказать хорошее о России: я им благодарна за школу. Я через многие школы прошла, русская школа – лучшая. Говорю от чистого сердца.

Минчин: В 1983 году в Нью-Йорке на Бродвее прогремел ваш мюзикл «На пуантах», как вы «дошли» до такой жизни?