21 интервью

Максимов: Максимов – это не псевдоним. Этим именем и этой фамилией я назвался, когда попал в последнюю в своей жизни детскую колонию, после освобождения из которой получил соответствующий паспорт.

Минчин: Когда вы начали писать и почему?

Максимов: С детства я мечтал только о литературной судьбе. Писать начал восьми лет от роду. Этим теперь и заканчиваю.

Минчин: Вашей первой опубликованной книгой был поэтический сборник «Поколение на часах» в 1956 году. Как это произошло, что вы чувствовали, держа ПЕРВУЮ книгу в руках?

Максимов: То же самое, что и каждый начинающий автор. Теперь эта книга не вызывает у меня ничего, кроме жгучего стыда.

Минчин: Вы были участником знаменитого альманаха «Тарусские страницы», где опубликована ваша первая проза – «Мы обживаем землю», в 1961 году. Как это происходило – вы были в каких-то взаимоотношениях с Паустовским?

Максимов: Мое знакомство с Паустовским ограничилось двумя мимолетными встречами, о которых я помню весьма смутно. Это были встречи составителя сборника с одним из авторов, вот и все.

Минчин: «Шаги к горизонту», изданная «Советским писателем» в 1967 году, пожалуй, лучшая книга, изданная в советской литературе за последние тридцать лет. Как вам удалось издать такую книгу, где герои-зеки лучше, чем люди, а люди хуже зеков?

Максимов: Прежде всего, зеки тоже люди. Но не помню, чтобы я в своей прозе противопоставлял одних другим. На мой взгляд, в любой социальной среде и в любом народе в целом соотношение хороших людей и плохих примерно одинаковое.

Минчин: У вас на редкость чистый слог и редкий профессионализм письма для современного писателя – были ли у вас учителя?

Максимов: Я учился у всех понемногу, как говорят, от Пушкина до Пастернака.

Минчин: Ваши любимые писатели и поэты XIX и XX веков?

Максимов: Пушкин, Достоевский, Толстой, Чехов, Бунин и Платонов.

Минчин: Пять лучших романов в русской литературе, на ваш взгляд?

Максимов: Вся проза Пушкина, «Братья Карамазовы», «Война и мир», «Тихий Дон» и «Мастер и Маргарита».

Минчин: Как вы пришли к вашим романам «Карантин» и «Семь дней творения», почему они не были опубликованы даже в оттепель?

Максимов: К своим романам я готовился исподволь. По сути, все мои предыдущие повести и рассказы – лишь заготовки к этим романам. Но если в них я мог ограничиться частными судьбами и локальными событиями, то романическая форма сама по себе наталкивает автора на обобщения. В моем случае обобщения шли дальше приемлемой для властей правды. Тем более что в моих романах выводы оказались однозначными: революция была бессмысленна.

Минчин: За что вас исключили из Союза писателей, кто принудил вас эмигрировать?

Максимов: За это и исключили. Но я, в отличие от большинства своих коллег со схожим положением, не считал и не считаю эту меру по отношению к себе несправедливой. Я никогда не принимал и не приму этого строя вместе со всеми его лавочками, включая Союз писателей. Я не просил ни у кого защиты и ни от кого не ждал ее, ограничившись чисто тактическим заявлением по этому поводу. То же самое могу сказать и о своей эмиграции. Разумеется, меня бы в моем новом положении не могли обойти социальные или судебные преследования, но эмиграцию я выбрал сам, без какого-либо принуждения со стороны. Я жил в СССР, потому что у меня не было выбора; как только он у меня появился, я его сделал.

Минчин: Сложный вопрос: ваше отношение к эмиграции?

Максимов: Я уже говорил однажды, что эмиграция – это состояние не социальное и не политическое, а в первую очередь психологическое. Эмиграция – это состояние побежденных, со всеми, как говорится, отсюда вытекающими. Отсюда и все ее проблемы – от взаимных ссор до духовной деградации. Выстоять в этих условиях могут только одиночки. И очень сильные одиночки. Я не имею в виду тех, кто приехал сюда социально адаптироваться. Те выстоят в своем подавляющем большинстве.

Минчин: Должность редактора не новая для вас, в 60-х вы были редактором московского журнала «Октябрь». Какие произведения вы публиковали и стремились публиковать?

Максимов: Редактором «Октября» я никогда не был. В течение восьми месяцев я числился членом его редколлегии. Я подчеркиваю – числился, ибо никакого влияния на редакционную политику не имел. Этим во многом объясняется и мой выход из нее, хотя конкретной причиной была оккупация Чехословакии.

Минчин: Что вы думаете о Твардовском как редакторе и его журнале «Новый мир»?