21 интервью

То же самое вышло с этой влиятельной дамой – американским Маршаком в юбке. Но только я чувствовал себя куда более свободным на Западе. Больше она нас с женой никогда не приглашала. Бродскому же она покровительствовала до самого последнего времени и, может быть, только теперь она Бродскому не нужна. Пропали ее прогулки. В таких случаях бывшие покровители Бродского мне жалуются: мол, Бродский не только их бросил за ненадобностью, но еще и нахамил им власть напоследок. Впрочем, не знаю, жива ли эта дама-покровительница Бродского. Возможно, она гуляет теперь со своим бывшим поэтом-возлюбленным там, где нет ни плача, ни воздыхания.

Минчин: Примешано ли к вашим мыслям о Бродском чувство – хотя бы подсознательное – зависти к нему?

Наврозов: Очень возможно. В моем подсознании, может быть, течет и такая струя: «Вот бы мне быть таким ловкачом. Печататься бы в либерально-демократической „Нью-Йорк Таймс“, а не в какой-то там консервативно-республиканской „Нью-Йорк Сити Трибюн“. А политику – побоку. Зато бы хапнул Нобелевскую премию. Да и деньжата бы не помешали».

Мандельштам сказал: «Я каждому тайно завидую…». Ведь зависть – это вид воображения, которое, как известно, необузданно, переменчиво и мимолетно.

Пастернак не только завидовал успеху Симонова и, в частности, его успеху у женщин, но и старался одно время подражать Симонову в стихах.

Конечно, в советских романах эпохи Сталина зависть испытывают отрицательные герои, и все, что они говорят или творят под влиянием зависти, – и ложно, и дурно, и глупо, и бездарно, и безобразно. Однако любимым романом моей ранней юности был, естественно, очень даже талантливый роман «Зависть», где Олеша завидовал победившим, процветающим, преуспевающим: советским рабовладельцам и рабам, которым принадлежит будущее.

Минчин: Откуда у Бродского появилась на Западе столь резвая практичность?

Наврозов: Она не появилась. Она была. Но советская империя не дала ей проявиться. Бродский не кончил средней школы. Значит, советский литературный путь был для него закрыт. Не он отверг «советское общество», а «советское общество» отвергло его, ибо еврей, не кончивший средней школы, сын фотографа, обречен на прозябание в низах общества. Попытка Бродского вырваться из этих низов с помощью нападок на советских поэтов-бюрократов привела лишь к их мести, то есть к полуторагодовой ссылке Бродского. Но в Америке Бродский был доставлен с борта самолета в американскую профессуру – как герой борьбы за свободу творчества, политзаключенный, «узник лагерей»: так о нем написала газета «Нью-Йорк Таймс», вызывая представление о семнадцати годах на Колыме. Путь к преуспеванию, закрытый для него в советской империи, открылся: он сам стал поэтом-бюрократом, притом на жаловании. А теперь путь к преуспеванию открылся для него и к советской империи. Диплома об окончании средней школы и «пятый пункт» теперь с него там не спросят, а подобные преуспевающие эмигранты – ох, как нужны советской империи.

Для олицетворения нынешней советско-американской дружбы нет лучшей кандидатуры, чем Бродский. Прочтите в «Литературной газете» от 25 ноября 1987 года репортаж о Парижском форуме писателей в защиту литературной свободы. Какая радость: «Лауреаты Нобелевской премии по литературе Чеслав Милош и Иосиф Бродский так и не явились в Париж». Зачем же лауреатам смешиваться с нами, литературным сбродом? Бродский прислал нам письмо, объясняя, почему он не явился на форум: он занят написанием своей нобелевской речи. Еще один Солженицын: замри, вселенная, ибо вождь человечества пишет нобелевскую речь. Не чета всем нам. С другой стороны, газета «Нью-Йорк Таймс» столь же радостно объявила уже 21 декабря 1987 года, что «писатели-эмигранты Владимир Набоков и Иосиф Бродский опубликованы в Советском Союзе».

В 60-х годах казалось, что Нобелевскую премию дадут в 70-х годах Евтушенко. Но тот, ратовавший против войны во Вьетнаме, кончился, как только кончилась война во Вьетнаме. А вот Бродский – в самый раз. Он и «узник брежневских лагерей». До чего ж злободневно! Он и эмигрант. А дружба с эмиграцией теперь самая мода! Он и диссидент в этакой приличной сахаровской степени. Самый сейчас шик!

Минчин: Но зачем же все это Бродскому?

Наврозов: Так ведь на Западе через несколько лет никто не вспомнит, как его и звали. А там, в Москве, уж раз насадили под советскую халтуру Маяковского полвека назад, как картошку при Екатерине II, то так и будут ею питаться до скончания советского века.

Вот где будущее у Бродского. Необъятны богатства советской империи, а если левая нога главы КГБ захочет, столько же читателей будет у Бродского, сколько было у Маяковского, площадь в городе Ленина будет называться площадью Бродского, а школьники будут учить стихи про сладкого тенора.