22 июня 1941: тайны больше нет

В то же время невозможно отрицать, что перед войной для советской разведки сложилась очень непростая ситуация. Традиционно, но совершенно необоснованно такое выражение воспринимают как якобы следствие якобы обрушенных на разведку Лаврентием Павловичем Берией репрессий. Увы, немало авторов, которые совершенно безосновательно муссируют подобное. В реальности же именно Л.П. Берия восстановил внешнюю разведку после далеко не всегда обоснованных и законных ежовских репрессий. Более того. Именно он взрастил тактическую по своей природе разведку пограничных войск до уровня, когда она смогла решать даже стратегические задачи. А приведя в нормальное состояние все органы государственной безопасности, включая и военную контрразведку, права которой были ограничены и строго очерчены, и подчинив их деятельность действовавшему в то время законодательству, Л.П. Берия тем самым способствовал также и восстановлению военной разведки, которую ежовские репрессии — в ряде случаев небезосновательные — очень сильно затронули.

Ко всему прочему следует иметь в виду, что резко изменившаяся и осложнившаяся международная обстановка потребовала коренной реорганизации разведывательной работы за рубежом. Перед разведывательными службами были поставлены иные, более сложные задачи, которые она была обязана решать с максимальной результативностью.

Но очень непростая ситуация в разведывательном сообществе СССР накануне войны сложилась не только по этим причинам — она оказалась очень непростой прежде всего из-за побегов на Запад в конце 30-х гг. XX в. нескольких в прошлом видных сотрудников разведки, в том числе и нелегалов, включая также и резидентов, знавших многие десятки агентов, доверенных лиц и оперативных контактов, прежде всего на основных направлениях разведывательной деятельности.

В таких случаях достаточно продолжительное время сохраняется угроза или расшифровки источников противником и соответственно игры под диктовку противника, или же использование противником этих источников «втемную» для продвижения своей дезинформации. Такое положение дел вынуждало, по меньшей мере, с определенной долей скепсиса и подозрительности относиться к информации ряда источников, которые ранее ничем себя не скомпрометировали. Увы, но это жестокая и суровая необходимость, которая является специфической реальностью разведывательной деятельности, которую надо априори воспринимать и не пытаться ёрничать на эту тему. Тем более недопустимо из-за этого выдвигать в адрес разведки облыжные обвинения. Ибо во всех подобных случаях руководство разведки вынуждено с большой настороженностью относиться к информации таких источников и докладывает ее руководству страны только после тщательной проверки и перепроверки.

Подчеркиваю, что это жестокая, быть может, кажущаяся неуместно нелицеприятной, но сурово диктующая свои правила беспрецедентная, неповторимая, нередко отчаянно не воспринимаемая и не понимаемая различными исследователями специфика разведывательной деятельности.

Что же до конкретики, то извольте. Под пресс незаслуженных подозрений попали, к примеру, легендарный Рихард Зорге («Рамзай»), тот же Шандор Радо («Дора») и некоторые другие нелегальные резиденты и агенты. Но если наветы на Р. Зорге проистекали главным образом из недр самой военной разведки, усиленные к тому же еще и особыми отделами в 1937–1938 гг., то Ш. Радо умудрился добиться этого самостоятельно, своими, мягко говоря, зачастую неадекватными, непроверенными сообщениями в Центр, вызывая сильное раздражение у руководства ГРУ (об одном таком «ярком» случае будет сказано далее).

Объективности ради следует сказать, что постепенно Центр (ГРУ) пришел к более взвешенной позиции в отношении этих резидентов, проявляя все большее доверие к их информации, тем более что и они тоже стали более профессионально, более строго подходить к оценке добываемой информации, прежде чем направлять ее в Центр. Тем более что после начала войны нелегальная резидентура Ш. Радо — «Дора» — получила возможность направлять в Центр информацию исключительной стратегической ценности[19].