22 июня, ровно в четыре утра

Недалеко от базара располагался шинок, небольшой, уютный, в нем собирались местные балагура, там можно было найти людишек, баловавшихся перевозом через стремительные быстрины Днестра контрабанды, всюду, где существует граница, будут существовать и контрабандисты. Сейчас, когда граница прошла по Пруту, местные контрабандисты как-то захирели, за товаром приходилось ехать далеко, доставать сложно, перевозить — тот еще геморрой, но как-то выживали. Богдан хотел зайти в шинок не столько для того, чтобы выпить, сколько для того, чтобы послушать, что люди говорят. Нет, выпить немного тоже было можно, ну, чуть-чуть разве что, как раз так, чтобы Уля не заругалась.

В полуподвальном помещении людей было немного, балагура Хума, его товарищ по извозчичьему делу Сулима, Петро Наливайко, что промышлял мелкой торговлишкой (то есть контрабандой), да цыган Роман, этот и таскал товар через Днестр, ушлый был, проскочит где угодно, как ужик втихаря проберется, да не просто так, а с товаром. Еще за одним столом сидели трое каких-то незнакомых человека, все в простой одежде, но было в них и что-то непонятное, неприятное глазу, что ли. Богдан подсел к Роману, если кто что знает, так это хитрый ром.

— Доброго дня, ромале,[42] — поприветствовал.

— Тобі теж не хворіти,[43] — ответил тот.

— Ти чув, війна… всі вже чули, так? — цыган в ответ утвердительно качнул головой. — А ти не чув, що зараз робиться? Може щось знаєш?[44]

— А знаю я, Богдан, что наших бьют, и что наши бьют, а кто кого побьет, так этого никто не знает. Сейчас мобилизация будет, это я тоже знаю, а что будет дальше, так это кони в степи знают, про это ковыль под их конями шепчет, да вольный ветер поет. Мое дело что, собрался и поехал, вольному воля, а тебе вот, скажи, куда деться, тебя земля держит… ты к ней привязан, а я нет, — цыган перешел на русский, Богдан сам не заметил, как перешел на него.

— Удержат или нет, дойдет ли сюда немец? Вот чего не знаю, чего боюсь, Роман, — почти шепотом, оглядываясь на незнакомых людей, произнес Богдан.

— Все говорят, что удержат, — твердо сказал ром, а потом прошептал, тоже тихо-тихо, — немец прет, может его и остановят, только не здесь, так говорят умные люди.

Богдан купил бутылку водки, понимал, что Роману надо проставиться, а то потом и не подходи, а сам начал раздумывать о словах цыгана. Было в них что-то такое, что заставляло верить, конечно, что-то цыган знал, что-то додумал, но у этого прощелыги башка варит, это любой на базаре скажет. Его отец знатный кузнец, его инструмент на базаре расходится, как горячие пирожки в морозный день. Как только они выпили по стопочке, в шинке появился еще один посетитель, лицо которого показалось парню немного знакомым, впрочем, закусив первую стопку кислой капустой, он разлил еще по одной. А посетитель, по одежде похожий на тройку за крайним столиком, оглядел зал, метнул взгляд на Богдана, потом еще раз, и только потом подсел к троим товарищам.

После третьей чарки Майстренко оставил почти половину бутылки Роману нисколько не сомневаясь, что цыган ее преспокойно докончит в самое ближайшее время. Пирожок с горохом да пучок кислой капусты не самая лучшая закуска для выпивки, но и выпито было всего ничего, так что соображал парень вроде бы неплохо. Он вышел на свежий воздух. До вечера было достаточно времени, так что домой должен был вернуться засветло. Вчера Ульяна провозилась весь вечер, располагая кроля и крольчих, кормила их, гладила, игралась ими, как дите малое, право слово. А Иван сегодня про сестру ни слова не спросил, вот сухарь черствый. И в душе Богдана опять стало горько и обидно. И тут его окликнули.

— Богдане! Богдане Майстренко! Доброго дня![45] — Богдан оглянулся. Он уже совсем было подошел к подводе, как был остановлен тем самым, смутно знакомым человеком, который только что был еще в шинке. Невысокий, худощавый, чуть прихрамывающий на левую ногу, на продолговатом небритом лице красовался шрам, делавший человека довольно приметным. Парень напрягся, но то ли от выпитого, то ли от общего настроения, вспомнить подошедшего не мог.

— Так, це я. Чим можу бути вам корисним?[46] — выигрывая время, Богдан постарался отделаться общими фразами, чтобы вспомнить, наконец, где и когда они встречались.

— Ви, мабуть, мене не запам'ятали, ми зустрічалися з вами у Миколи Савуляка. Я приїздив до нього, ви ще тоді молодим хлопцем були, та Микола казав, що подаєте великі надії,[47] — и незнакомец усмехнулся. Эта его улыбка, напоминающая, скорее, оскал, позволила Богдану вспомнить, действительно, он видел его в гостях у Сауляка. Он даже фамилию хозяина тогда произносил с этим самым «в»: Савуляк, а еще у него тогда шрама не было, а вот улыбка, напоминающая волчий оскал была такая же, нет, теперь она стала еще страшнее.

— Так, згадав, пан Панас…[48]

— Просто, пан Панас, цього досить,[49] — перебил Богдана незнакомец, которого он видел очень давно, так давно, что сейчас и представить не мог, зачем ему понадобился.