22 июня, ровно в четыре утра

Панас Вовчук, которого с таким трудом вспомнил Богдан, развернулся и направился к шинку. Парень же сел в телегу и потрусил по дороге на хутор. Дорога — успокаивает. Алкоголь выветрился из его головы, он думал о том, что смог узнать в Могилеве, и услышанное его угнетало. Не таким он видел будущее Украины, не такой представлял себе борьбу за ее свободу. Да, Богдан был по убеждениям националистом, может быть, не таким уж ярым, точнее сказать, он был осторожным, начинающим. В двадцатых проходила компания по украинизации, ее пример давал надежду, что даже в условиях советской власти Украина станет украинской. Но, как всегда, большевики обманули крестьянина. Не дали ни земли вдоволь, ни свободы, ни панствовать в своей сторонке. Он молчал, ждал, сам не знал чего, ушел в крестьянский труд, благо, как работаешь на хуторе, так это любого подполья надежнее. Правда, за языком приходилось следить. Но как это было трудно. Нет-нет, да прорывалось что-то такое, из-за чего получал выволочки от Ивана, который не столько за брата переживал, как за себя. Богдан это прекрасно понимал и давно с этим смирился. Надо сказать, что отец, Архип, ненавидел большевиков и считал их вселенским злом. Правда, об участии отца в восстании против власти краснопузых никто из детей Майстренко не знал, пожалуй, из участников тех событий, только Гнат Горилко остался живым свидетелем, да еще старый Лойко. Иногда они с отцом рыбачили — на Днестре есть места, где никто не подслушает и можно говорить свободно. Там и наслушался он про большевиков… Разное, и ничего хорошего.

Дорога потянулась меж живописными холмами, покрытыми изумрудной зеленью. В этой священной тишине не верилось, что вот-вот, и сюда придет война. За Бронницей Богдан остановился около источника, который славился на всю округу своей целебной водой, набрал, по просьбе сестры, двухведерный бочонок, дал передышку лошадке, напоил и ее, и в горьких раздумьях отправился домой.

Глава двадцатая. Остап

24 июня 1941 года.

Этот день для Остапа начался, как обычно. С утра сделал домашние дела, собрался на работу, брат уехал в город, а сестра осталась хлопотать по хозяйству. У Ульяны появилась новая игрушка — кроли, она их обхаживала, заготавливала траву, нашла заросли молодой крапивы и быстро ее нарвала, знала, что кроли крапиву уважают. Глядя на увлеченность старшенькой, парень невольно любовался сестрой, столько в ее движениях было свободы и любви, что нельзя было не засмотреться. Невольно сравнивал со своей пассией, и все сравнения были не в пользу последней. Чувствовал Остап, что ничего у него с ней не получится, вроде бы Маруся бабенка ничего, и гулять с ней приятно, да на язык востра, да сама из себя телом вышла, крепкая, есть что ухватить, вот только что-то в ее характере было такое, что парня настораживало, он еще не понимал что, но понимал, что это уже существует. И что делать, сердцу ведь не прикажешь, а сердце ему говорило постоять пока в сторонке. Самойлиха тоже глаз на Остапа положила, а тут уж из ее крепких рук вырваться попробуй. Недаром ее в контору взяли, она была, что называется, всем головам голова — так что свободные дни Майстренка были уже сочтены. Но тут вмешалась война.

Зайдя поутру в контору, Остап застал Марусю в слезах, когда поинтересовался, в чем дело, та протянула ему повестку из военкомата. Завтра надо было отправляться с вещами в Могилев-Подольский. Он спокойно взял повестку, ведь ожидал это, понимал, что надо будет Родину защищать. Призвали, значит пришло его время. Поинтересовался, или будет его Маруся ждать, та еще больше разревелась и сказала, что будет, но сказала это так жалобно, как-то так фальшиво, что парень ей не поверил. Он понял, что девушка жалела не его, уходящего на войну, а себя, то ли за то, что не того парня выбрала, то ли за то, что не успела Остапа раньше на себе оженить. Не слушая причитаний Самойлихи, Майстренко повернулся и в раздражении вышел из конторы. Домой он пошел напрямик, огородами, тропинка шла меж невысоких холмов, за плетнями тянулись аккуратные огороды, засаженные овощами, по краям многих огородов тянулись тонкие ряды подсолнечника. Дорожка спускалась в небольшую лощинку меж холмов, тянувшуюся к Днестру, чуть ниже бил родник, втекавший в реку, но ему надо было еще до источника с ледяной в самую жару водой подняться по откосу и тогда выйти прямо к его хутору. Когда парень уже начинал взбираться вверх, услышал чьи-то торопливые шаги и его окликнули:

— Остапе! Остапе! Стій![71] — он оглянулся. Его догоняла Наталка Коваль, молоденькая девушка, младшая из пяти дочерей Панаса Коваля. Худенькая, невзрачненькая, с тонкой косой, русыми волосами, маленькой грудью, Наталка не была во вкусе Остапа, он ее никогда не замечал, хотя и сталкивался с нею, то на сельских танцах, то на посиделках молодежи, то на гуляниях в городе. Наталка была одета в самое свое нарядное платье, в косу вплела яркую желтую ленту, ей золотистый цвет был к лицу, даже подкрасила губы, чем несказанно удивила парня.