– Какая улица?
– Я не знаю названия, за автовокзалом пойдут дома, там и покажу.
– Ну поехали.
Я сел в салон и стал считать деньги Сущенко. Оказалось всего 42 гривны.
– Еб твою мать!
– Что? – водитель полуобернулся ко мне.
– Да ничего, – я натянуто улыбнулся.
Затем я развернул листок, который был рядом с помятыми купюрами Сущенко, и сразу напрягся.
Я стал читать:
Это было очередное стихотворное послание! Но почерк был другой, не Анилегны. Несколько корявый, с почти прямыми буквами.
Еще несколько секунд я смотрел ошарашенным взглядом на бумажку, и тут до меня дошло содержание послания:
– Водитель! Разворачиваемся! Быстро!
– Что такое?
– Мне срочно надо обратно, туда, где вы меня только что подобрали.
Водитель что-то пробубнил, но все же развернул «москвич».
Но все же я попросил водителя:
– Пожалуйста, чуть быстрее.
Фонарик я пока решил не включать. Постояв несколько секунд в темноте и прислушиваясь к гробовой тишине, я повернул направо и осторожно стал двигаться по коридору к месту, где я оставил связанного Сущенко. Из глубины подвала по-прежнему не доносилось никаких звуков. Я стал двигаться еще медленнее, все собираясь включить фонарик, но с каждым шагом откладывая это намерение. Наконец моя рука уперлась в тупик. Сущенко должен лежать внизу, правее от меня. Я осторожно сделал шаг по направлению к нему и нащупал что-то мягкое. Это была нога Сущенко.
Наконец я включил фонарик и направил его в лицо Сущенко. Сначала от яркого света я ничего не увидел и зажмурился. А когда открыл их вновь, то отпрянул, а фонарик, выпав из моей руки, звонко покатился по полу. Но этих секунд света мне хватило.
Сущенко сидел полностью развязанный, с перерезанным горлом и выколотыми глазами. Но больше всего меня потрясло то, что ни клетчатого пиджака, ни клетчатых брюк на нем больше не было. Он был в одних трусах и рубашке.