23000

– Ольга, сегодня ночью мне кое-что вспомнилось. По правде говоря, я и не забывал этого никогда. Но вам я про это еще не рассказывал. Вы помните, я говорил, что вырос на вилле отца, видного члена Братства. На этой вилле часто собирались братья. И вот однажды, когда они собрались, я подсмотрел за ними. Собственно, они особенно и не скрывались… В тот вечер их было довольно много, человек пятьдесят. В главном гостевом зале дома они все разделись по пояс, сели в круг, взялись за руки. И застыли. Собственно, отец и братья делали так раньше, они обнимались голыми и застывали надолго. И по-моему, они даже переставали дышать. Мне, мальчику, это было видеть как-то страшновато. Но потом я привык. И когда они составили этот круг, взялись за руки, закрыли глаза и замерли, я стоял на лестнице второго этажа и видел это. Прислуга в доме тоже была своя, и повар, и садовник, и трое охранников, и обе гувернантки тоже сидели в круге. В доме оставался только я и сестра, спавшая у себя в комнате. Раньше, подглядывая за обнимающимся с кем-то отцом, я прятался. Теперь же я вдруг понял, что мне не от кого прятаться – никто меня не заметит! И я спустился со второго этажа вниз. Двери зала были заперты изнутри. Но я прошел на веранду, открыл узкое окошко и пролез в зал. Шторы были задернуты. Горел лишь камин, люстра была погашена. И вот я вошел. И встал в зале. Пятьдесят обнаженных по пояс мужчин и женщин с закрытыми глазами сидели, взявшись за руки. Они были совершенно неподвижны, словно каменные. Огонь камина освещал их тела. Я постоял, а потом пошел вокруг них, рассматривая каждого. Это было так странно! Я знал, что отец ведет странную жизнь, что вокруг нас с сестрой происходит что-то очень странное, даже страшное. Отец был очень холоден со мной, мы практически не разговаривали ни о чем, кроме моих обязанностей. Я больше общался с гувернерами, но они тоже были какими-то странными, словно все время думали о другом и притворялись, даже когда шутили и смеялись. Отдушиной для меня была школа. Там я веселился, дружил, играл, там все было интересно, даже скучные для всех уроки математики меня радовали. Но дома я был практически одинок. После странной гибели матери, попавшей в Берлине под машин у, единственным близким человеком оставалась моя сестра. Но Рената была еще маленьким ребенком, с ней можно было только играть. Вот так я жил. Короче, когда я пошел по этому кругу застывших людей, мне сначала стало не по себе. Эти люди словно умерли. Но я знал, что они были живы! И страх во мне неожиданно сменился злостью. Мне стало так горько, так тошнотворно, так неприятно от того, что они делают! Я понял, что они что-то нарушают, причем что-то очень важное! Но я не понимал – что. Я просто затрясся от злости и заплакал от бессилия. Неожиданное чувство! Плача, я побежал по кругу и стал бить и шлепать этих людей по спинам, чтобы они очнулись, проснулись. Но они по-прежнему сидели неподвижно. Я пробежал весь круг. И мне стало очень страшно. Страх буквально сдавил меня, сжал, бросил на пол. Я зарыдал в голос. Мой плач разносился по залу. Я рыдал и слушал свой голос. Рядом неподвижно сидели живые мертвецы. Наконец я обессилел, перестал рыдать. И лежал на ковре, всхлипывая. Никогда я не чувствовал большего одиночества, чем в те минуты. Этого я не забуду никогда. И вот, лежа на ковре, сквозь просыхающие слезы я вдруг заметил, что в камин всунута кочерга. Загнутый конец ее лежал в углях, светясь красным. И вдруг, неожиданно для себя, я встаю, беру эту кочергу, подхожу к своему отцу и приставляю раскаленный конец кочерги к его спине. Кожа на спине отца зашипела. И запахло горелым, потянулся такой сизый дымок. Но отец даже не шелохнулся. И этот дымок, этот запах горелой плоти, это шипение в абсолютной тишине как-то успокоили меня. Я что-то понял. Я понял, что эти люди в круге – не люди. А я, моя сестра, ученики в школе, прохожие на улице – люди. Это открытие окончательно успокоило меня. Я подошел к камину и повесил кочергу на ее обычное место. Затем снова пролез в окно, поднялся к себе и заснул. Спал я глубоко и спокойно. А утром мы, как обычно, завтракали с отцом и сестренкой. Отец был вегетарианцем и ел только фрукты, овощи, проросшее зерно. За завтраком он вел себя как обычно. Я понял, что он даже не заметил ожога на спине. И в нашей семье все пошло по-старому. До поры до времени… Вот такая история, мисс Дробот.

Вольф замолчал и медленно, причмокивая, допил свой холодный чай.

Ольга сидела молча, под впечатлением от услышанного. Заплаканный мальчик с раскаленной кочергой стоял у нее перед глазами. Старик приподнялся со стула, протянул ей свою желтую руку:

– Дорогая мисс Дробот, я вам желаю удачи.

Ольга поняла, что он прощается. После такого долгого и задушевного рассказа это было довольно неожиданно. Она протянула Вольфу руку, собираясь сказать, чтобы он не торопился прощаться, но вдруг что-то почувствовала в руке старика. Он вложил в ее ладонь бумажку.

– Мистер Вольф… – произнесла Ольга, но он перебил.

– Всего вам доброго, мисс Дробот.