24 часа

Я снова поднимаюсь, и он бьет меня по лицу. Ошеломленная, я в очередной раз падаю на пол, но затем опять встаю и бросаюсь к телефону, который отлетел под его огромную и украшенную орнаментом кровать, пол под которой, как у подростка, покрыт грязным нижним бельем и заставлен тарелками с недоеденной пищей.

Однако Рандольф находится ближе к этому телефону, и он хватает его первым.

– Даже и не думай, – говорит он, и мне кажется, что он сейчас с силой наступит мне на руку.

Однако он этого не делает – он хватает меня и затем резко бросает на кровать. Несколько секунд я лежу абсолютно неподвижно, растерявшись и с трудом переводя дыхание. Он что, сейчас набросится на меня и изнасилует? Но он всего лишь набирает на телефоне какой-то номер и говорит:

– Это полиция?

У меня мелькает мысль, что если приедут полицейские, то, по крайней мере, до меня не смогут добраться ни Мэл, ни его чокнутая жена (если она и в самом деле пыталась причинить мне какой-то вред). И если Рандольф звонит в полицию, то, возможно, мои опасения относительно Сида были попросту проявлением паранойи.

И в самом деле, лежа здесь в изнеможении и изнывая от желания убедиться в том, что моя дочь находится в безопасности, я теперь почти не верю в то, что я в итоге оказалась в таком жалком и плачевном состоянии. Я не верю в то, что моя лучшая подруга умерла, что я все еще не знаю, кто ее убил. Я не верю в то, что до сих пор не знаю, кому так хочется навсегда убрать меня со своего пути.

Мы с Рандольфом смотрим друг другу в глаза поверх огромного пространства его шикарной кровати, от которой воняет им. От нее пахнет его мерзким зловонным существованием.

Мы смотрим друг другу в глаза – и я осознаю, что этот период моей жизни уже почти завершился.

Тогда: открытие выставки Сида

Я надела на Полли ее самое лучшее платье – бледно-розовое, с алыми цветочками вдоль нижнего края – и красный кардиган, а затем попыталась хотя бы немного причесать ее буйные кудри. Посадив дочь смотреть мультфильм про Уоллеса и Громита, я вернулась на второй этаж, чтобы переодеться. Я надела джинсы и белую рубашку и собрала волосы в хвост.

Затем я сняла все это и, раз уж предстоящее мероприятие считалось торжественным, надела свое лучшее платье – шелковое, цвета морской волны, от Стеллы Маккартни, изящно скроенное по косой линии. Наряду с кольцом оно являлось одним из немногих подарков, которые Сид купил мне после того, как начал зарабатывать деньги. Он любил тратить деньги на Полли, а вот я – совсем другое дело. Тем не менее на позапрошлое Рождество я обнаружила это платье под елкой в шикарной упаковке. «Этот цвет лучше всего сочетается с цветом твоих глаз», – пробормотал Сид, когда я извлекла платье из коробки, и, конечно, он был прав. Если мой муж в чем-то разбирался, то это, несомненно, в сочетании цветов.

Эмили все еще оставалась недоступной, хотя я снова отправила ей текстовое сообщение, указав в нем адрес художественной галереи и попросив ее прийти туда сегодня вечером. Как говорится, чем больше нас, тем мы сильнее. Мне не верилось, что она еще сердится на меня так сильно, что не хочет со мной даже разговаривать, но, по-видимому, это была правда.

Полли, с другой стороны, ужасно разволновалась: она неистово прыгала возле меня, когда я дрожащей рукой пыталась нанести макияж перед зеркалом в коридоре. По правде говоря, мне очень хотелось выпить: бутылка водки в кухонном шкафу, казалось, звала меня, но вместо алкоголя я налила себе газированной воды.

– А можно и меня чуть подкрасить? – спросила Полли.

– Нет.

– Почему нет?

– Ты еще маленькая.

– Ну хоть губной помадой! – Она помахала передо мной испорченной Сидом помадой «Шанель». – Джоли мне позволяет.

Удержавшись от сердитого комментария по этому поводу, я лишь коротко ответила:

– Нет.

Нижняя губа Полли задрожала. Я привлекла дочь к себе и обняла ее. Затем прижалась губами к ее пухленькой щечке и пошла на уступки:

– А может, лучше немножко подкрасим тебе лаком ногти?

В общем, мы вышли из дому с опозданием, потому что мне пришлось покрыть каждый из ее маленьких ноготков блестящим лаком и, как следствие, заставить ждать вызванное мной такси не меньше десяти минут.

Расположившись на заднем сиденье, я смотрела, как мимо меня мелькают строения северного Лондона. При этом я сжимала ладошку дочери так сильно, что на свежем лаке ее ногтей остались отпечатки. Я впервые собиралась на выставку Сида после того, как мы стали жить раздельно, и решила, что пробуду там столько времени, сколько уйдет на то, чтобы выпить один бокал любого напитка. Этого вполне хватит Полли для того, чтобы пообщаться с отцом, а затем мы с ней уедем. Завтра – да, завтра – я поразмыслю над новой жизнью. Завтра подумаю над серьезными переменами. Я не могла и дальше жить с этой душераздирающей болью. В последнее время адреналин то и дело сотрясал мое тело в самые неподходящие моменты. Моя жизнь превратилась в какую-то неприглядную мешанину. Полли нуждалась в стабильности и спокойствии, а это здесь и сейчас казалось невозможным.