2666

— Нет, в Мехико. У убийц длинные, очень длинные руки, — сказала Гуадалупе Ронкаль сновидческим голосом. — Раньше я работала в отделе местных новостей. Почти никогда не подписывала свои заметки. Меня вообще никто не знал. А когда мой предшественник погиб, ко мне пришли две наши газетные шишки. Пригласили меня пообедать с ними. Естественно, я сразу подумала: напортачила где-то. Или кто-то из них двоих желает со мной переспать. Я их не знала совсем. То есть знала, кто они, но раньше мы никогда не разговаривали. Обед задался на славу. Они были очень корректны и воспитанны, а я — умна и наблюдательна. А лучше бы я им не понравилась. Потому что потом мы вернулись в редакцию и мне сказали, чтобы я шла за ними, что нам нужно переговорить о кое-чем важном. Мы закрылись в кабинете одного из них. Первым делом они спросили, не хочу ли я прибавки к жалованью. Тут уж я подумала: что-то странное происходит. И хотела сказать нет, а сказала — да, и тогда они вытащили бумагу и озвучили цифру, которая полностью отражала мою зарплату в отделе местных новостей, а потом посмотрели мне в глаза и назвали другую цифру — на сорок процентов больше, чем прежняя. Я чуть от радости не подпрыгнула. Затем мне передали материалы, собранные моим предшественником, и сказали, что с этого момента я работаю исключительно над делом о погибших женщинах. Тут я поняла, что, если отступлю, — потеряю вообще все. Еле слышным голоском я спросила: а почему я? Потому что ты, Лупита, у нас очень умненькая, сказал один из них. Потому что тебя никто не знает, сказал другой.

Женщина протяжно выдохнула. Фейт сочувствующе улыбнулся. Они заказали еще виски и еще пива. Рабочие из строящегося здания куда-то подевались.

— Что-то я слишком много пью, — сказала женщина. — С тех пор как прочитала материалы в той папке, злоупотребляю спиртным. Виски злоупотребляю, причем гораздо больше, чем раньше. Злоупотребляю водкой и текилой, а теперь распробовала эту местную сонорскую баканору, и ею теперь тоже злоупотребляю, — сказала Гуадалупе Ронкаль. — И с каждым днем мне все страшнее и страшнее, и временами я теряю контроль над собой. Вы, конечно, слыхали, что вот мы, мексиканцы, ничего не боимся. — Тут она рассмеялась. — Это неправда. Мы очень боимся, просто очень хорошо это скрываем. Когда я приехала в Санта-Тереса, к примеру, то умирала со страху. Летела из Эрмосильо сюда и думала: разобьется самолет? Ну и хрен с ним. Это же, говорят, быстрая смерть. Хорошо еще, один коллега из Мехико дал адрес этой гостиницы. Сказал, что остановится в «Соноре Резорт», чтобы репортаж про бой написать, и что я затеряюсь между кучей спортивных журналистов и никто не посмеет мне сделать что-то плохое. Сказано — сделано. Проблема в том, что бой-то закончится, а я не смогу уехать со всеми журналистами — придется мне еще пару дней в Санта-Тереса посидеть.

— Зачем? — спросил Фейт.

— Мне нужно взять интервью у главного подозреваемого в убийствах. Это ваш соотечественник.

— Я понятия не имел обо всем этом, — проговорил Фейт.

— Как же вы хотели писать об убийствах, а об этом не знали? — спросила Гуадалупе Ронкаль.

— Думал, информацию соберу. Я когда по телефону разговаривал, а вы меня слушали, просил дать немного времени.

— Мой предшественник знал об этом побольше моего. Ему понадобилось семь лет, чтобы в общем разобраться с тем, что здесь происходит. Жизнь — невозможно тоскливая штука, не находите?

Гуадалупе Ронкаль помассировала указательными пальцами виски, словно у нее началась мигрень. Она пробормотала что-то неразборчивое, попыталась позвать официанта, но на террасе сидели только они вдвоем. Ее пробрала дрожь.

— Мне нужно поехать к нему. В тюрьму, — сказала она. — Он главный подозреваемый, ваш соотечественник, он сидит уже несколько лет.

— Как же тогда он может быть главным подозреваемым? — спросил Фейт. — Я так понимаю — убийства ведь продолжаются, нет?

— Мексиканские тайны с чудесами, — ответила Гуадалупе Ронкаль. — Хотите поехать со мной? Поедете со мной вместе, возьмете у него интервью. По правде говоря, и мне будет спокойнее, если со мной поедет мужчина, правда, это совершенно не согласуется с моими идеями, я же феминистка. Вы ничего против феминисток не имеете? В Мексике феминисткой быть трудно. Если деньги есть, не так трудно, конечно, но если речь о среднем классе — то трудно. Поначалу-то нет, конечно, поначалу все просто, в университете вот, к примеру, очень просто, но с годами все становится труднее. Для мексиканцев, чтоб вы знали, главное очарование феминизма — в молодости. Но тут мы быстро стареем. Нас здесь быстро старят. Слава Богу, я еще молода.

— Вы действительно достаточно молоды, — подтвердил Фейт.

— И все равно мне страшно. И мне нужен кто-то, кто поедет со мной. Этим утром я проехала мимо тюрьмы, и у меня чуть истерика не случилась.

— Там так ужасно все?

— Это как сон, — непонятно сказала Гуадалупе Ронкаль. — Эта тюрьма — она живая.

— Живая?