2666

По возвращении в гостиницу он всегда находил Пеллетье на террасе, или у бассейна, или в креслах в каком-либо из залов, перечитывающим «Святого Фому», или «Слепую», или «Летею» — похоже, единственные книги Арчимбольди, которые тот привез с собой в Мексику. Спрашивал, не собирается ли Пеллетье писать статью или эссе по этим трем книгам, но каждый раз Пеллетье изъяснялся обиняками. Сначала, мол, да. А теперь нет. И читает он их оттого, что других с собой нет. Эспиноса хотел предложить ему что-то из своих запасов, но тут же понял — и не на шутку встревожился! — что забыл о книгах Арчимбольди, которые прятались в недрах его чемодана.

«Той ночью я не могла уснуть,— писала Нортон,— и тут мне пришла в голову мысль позвонить Морини. Уже было поздно, звонить в такой час — признак невоспитанности, и вообще это как-то не слишком разумно с моей стороны — вот так грубо вмешиваться в его жизнь, но я все-таки позвонила. Припоминаю, что набрала номер и тут же погасила свет в квартире, как если бы Морини не смог увидеть моего лица, если вокруг темно. Он, к моему удивлению, моментально поднял трубку.

— Это я, Пьеро,— сказала я,— Лиз. Ты знал, что Эдвин Джонс умер?

— Да,— ответил мне голос Морини из Турина.— Он умер несколько месяцев назад.

— Но я узнала об этом только сегодня, сегодня вечером.

— Я думал, ты уже в курсе.

— Как он умер?

— Несчастный случай,— отозвался Морини.— Он вышел погулять, хотел написать небольшой водопад в окрестностях клиники, поднялся на скалу и поскользнулся. Труп нашли в расселине пятьдесят метров глубиной.

— Не может быть,— сказала я.

— Очень даже может,— сказал Морини.

— Он вышел прогуляться один? За ним никто не присматривал?

— А он был не один,— отозвался Морини.— С ним шли медсестра и один из этих крепышей из клиники — из тех, что за секунду могут скрутить неистового психа.

Я засмеялась, в первый раз за это время,— уж больно смешным мне показалось выражение «неистовый псих», и Морини на другом конце провода тоже засмеялся вместе со мной — правда, его смех тут же оборвался.

— Эти мускулистые крепыши на самом деле называются санитарами,— сказала я.

— В общем, с ним шли медсестра и санитар,— сказал он.— Джонс залез на скалу, и молодой человек поднялся вслед за ним. Медсестра, по указанию Джонса, присела на пенек и сделала вид, что читает книжку. Джонс стал рисовать — левой рукой, он ее весьма неплохо разработал. Он хотел написать водопад, горы, скальные выступы, лес и медсестру, сосредоточенно читавшую книгу. Тут-то все и случилось. Джонс поднялся с камня, поскользнулся и, хотя санитар попытался его схватить, упал в пропасть. Вот и все.

Некоторое время мы молчали,— писала Нортон,— но тут Морини заговорил: спросил, как я съездила в Мексику.

— Плохо,— призналась я.

Больше он не задавал вопросов. Я слышала его ровное дыхание, а он — мое, и оно тоже становилось все размереннее и размереннее.

— Я позвоню завтра,— сказала я ему.

— Хорошо,— ответил он, но в течение нескольких секунд мы не осмеливались повесить трубку.

Той ночью я думала об Эдвине Джонсе, думала о его руке, которую сейчас наверняка выставляют в галерее, о руке, за которую не смог ­ухватиться санитар, чтобы удержать художника от падения,— хотя это как раз кажется слишком очевидным сюжетом с подвохом, который совсем не передает то, чем был Джонс. Более реальным тут оказывался швейцарский пейзаж, тот самый, который вы видели, а я нет: горы и леса, острые скалы и водопады, смертельные расселины и читающие медсестры».

Однажды вечером Эспиноса повел Ребекку на танцы. Они пошли на дискотеку в центре Санта-Тереса, где девушке еще не приходилось бывать, но подружки отзывались об этом месте исключительно в превосходной степени. Пока они пили свои куба-либре, Ребекка рассказала, что у входа на эту дискотеку похитили двух девушек, которых потом нашли мертвыми. Их трупы бросили в пустыне.

То, что Ребекка сказала про убийцу — что он, мол, часто посещал эту дискотеку,— показалось Эспиносе плохой приметой. Проводив девушку до дома, он поцеловал ее в губы. От Ребекки пахло алкоголем, и кожа у нее была очень холодная. Он спросил ее, хочет ли она заняться любовью, и она кивнула, молча, несколько раз. Тогда они пересели с передних сидений на задние и занялись этим. Они быстро кончили. Но потом она положила голову ему на грудь, все так же не говоря ни слова,

и он долго гладил ее волосы. Ночной воздух пах какой-то химией — запах налетал волнами. Эспиноса подумал, что тут неподалеку бумажная фабрика. Он спросил Ребекку, но она ответила, что здесь только дома, которые построили сами их жители, и пустыри.

Когда бы он ни возвращался в гостиницу, Пеллетье еще не спал, читал книгу и ждал его. Видимо, таким образом подтверждал их дружбу. Возможно, правда, француз просто не мог уснуть и бессонница преследовала его по всем залам гостиницы до самого рассвета.