27 приключений Хорта Джойс

С фурканьем вылетали из малины рябчики и ловко прятались в еловых вершинах.

С ветвей падали алмазные серьги.

Всюду попадались грибы: белые, красноголовики, обабки, синявки, грузди, рыжики.

Столько блага было рассыпано вокруг на великие пространства — для кого? Зачем? Неизвестно.

Ни единого человека нельзя, невозможно хоть где-нибудь встретить здесь. Никого.

Только по реке кой-где на далекие расстояния ютятся поселки — таков север.

И все это беспредельно нравилось Хорту; часто ему даже казалось, что не будь именно такого дикого, безлюдного, но насыщенного величием севера — не было бы в жизни ни глубины, ни мудрости, ни грандиозности, ни легенд.

Хорт космически был слит с севером.

Жил его жизнью, смотрел его глазами, думал его мудростью, рос его ростом, бился его сердцем, любил ждать осенью зиму, зимой весну, весной лето, летом осень, любил всех зверей, птиц, растения, лес, всю видимую и невидимую животину, сам себя не отделял от крапивы или глухаря, от солнца или лесного ручья, от жужелиц или озерных водорослей.

Не раз об этом Хорт вечерами перед сном рассказывал Наоми, тоскуя о своем севере, о своей земле, родившей его, о дочери севера — Чукке.

Поэтому Наоми, заранее насыщенная волнующими знаниями о севере, заранее любившая родину Хорта, быть может помимо всего другого, так нестерпимо тянуло сюда…

Обо всем этом раздумывал Хорт, пока наконец не подошел к потайному прибрежному месту, где в маленьком мы-сочке была спрятана его лодка.

Убедившись в ее благополучии, он развел костер и поставил чайник с ключевой водой.

Выкупался в реке, прилег к костру, закурил, достал из кармана блок-нот, карандаш и начал писать:

«Подруга любимая, Наоми.

За эти пять дней, что скитаюсь один я в лесу, у реки, за эти пять эпох великого времени много множество раз брался я за карандаш, чтобы ответить тебе, но не мог…

В борьбе горел я, дух был объят пламенем ярости смертной встречи одного Хорта с другим. Победил я — новый, второй, юный, твой Хорт, друг твоей юности. Теперь я спокоен за себя и пишу эти строки на берегу своей реки, у костра. С неба смотрят молодой месяц и вечерняя звезда. Они согласны со мной: спокойствие да не оставит меня до конца. Чукка и Рэй-Шуа знают, что жизнь есть жизнь, и не осудят меня. Мне только чуть стыдно своих седых волос и заржавленных морщин на лбу. Но что делать — кому остается дожить немного более года — поздно красить волосы и заниматься массажем; это скучно к тому же. Я никогда не умел следить за своей внешностью. И ты, Наоми, должна помнить об этом — здесь трудно остаться франтом. И ты не забудь — я постарел, подурнел, опустился. Правда, годы мои — сорок девять лет, не такие страшные, но все же я — старик; хотя и, как говорит Рэй-Шуа, „профессорский пейзаж“ у меня.

Очевидно Хорта выручает высокий рост. Наоми, о таких пустяках ты должна помнить обязательно, чтобы не очень смущать меня… Вообще я готов к тому, чтобы выглядеть несколько смешным или просто забавным в сравнении с тобой, — принцессой.

Воображаю тебя в нашей землянке! О, Наоми, что придумала ты, птичка наша золотая, тропическая. Сказку, легенду ты спутала с буднями обыкновенного бытия, фантазию и увлечения ты перелила в реальную форму, ты — чьи крылья еще не тронуты в борьбе за жизнь — и вот ты, подруга наша, птичка наша, принцесса наша, решила в гости приехать к нам, на север, в лесную глушь, в медвежью берлогу, в тихую землянку нашу, в далекий край.

Ну что же? Приезжай, любимая, если крылья твои рвутся к нам, если сердце по-прежнему преисполнено дружбы, если тоскуешь ты по берлоге нашей, если готова разделить с нами лесные дин, если хочешь проводить меня… Приезжай, Наоми. Пусть сказки и легенды снизойдут на землю и украсят будничную жизнь. Ты только не пугайся суровой обстановки и слиш- <…> к нам, если сердце по-прежнему преисполнено дружбы, если <…> пример[1], мы тут запросто встречаемся с громадными медведями и совершенно не видим людей за редкими исключениями, когда раз в месяц кто-нибудь из нас бывает на почтовой станции — в ста километрах от нас или около того. Или зимой, как тебе писали, мы живем неделями занесенные вдрызг снегом, и неделями откапываемся от снега, а зима здесь тянется семь месяцев. Впрочем, мы все любим зиму, и так, что зимой всего больше вспоминаем о тебе и легко увлекающе воображаем тебя звенящей, согревающей, весенней именно в зимней землянке или и белом лесу, где живет сказка…