28 сантиметров счастья

Пищевое отравление. Я сглатываю комок в горле, а желудок возмущенно бурчит. Господи, какое облегчение. Я действительно поверила, что у меня начинается выкидыш. Только сейчас, узнав диагноз, я вспоминаю детали: живот действительно крутило иначе, чем в тот раз, когда у меня шла кровь. Но я была слишком испугана, чтобы сопоставить все эти факты: и тошноту, и дикую слабость, и лихорадку.

Врач возвращается с чистым тазиком, улыбаясь.

— Как себя чувствуете? — интересуется она.

— Нормально.

— Что-то ели с утра необычное? Не переживайте, результаты УЗИ у вас на столе. С близнецами все в порядке. Развиваются по сроку. Только матка в тонусе. Это не очень хорошо. Вам надо беречь себя.

— Я знаю, — со вздохом подтверждаю я. Что же я ела необычное? Ничего. Кроме бутерброда. Который нашла на дальней полке холодильника. Вероятно, дело в нем. Я немного забыла привычку матери захламлять холодильник, и не проверила срок годности на упаковке. А голодна была я сильно, чтобы что-то заподозрить. Вот и поплатилась за это минутами мучений — как моральных, так и физических.

Взгляд падает на лист а4 на столике, и меня внезапно как громом ударяет. А где я вообще? Интерьер мне абсолютно незнаком. Я обвожу глазами уютную комнату и понимаю, что мы точно не в Москва-Сити.

— Мы где? — интересуюсь я у Рустама. Врач, тем временем, собирает все в свой чемоданчик. Когда Садаев садится в кресло у окна, почти скрывшись в полутьме, девушка вежливо улыбается нам и уходит.

— У меня дома, — слышу голос. Сердце немного сжимается в ожидании… чего? Просто меня удивляет мысль, что Рустам привел меня в свое убежище, а не в ту квартиру. Это что-то новенькое.

Даже в животе словно начинают танцевать пузырьки радости. Хотя, может быть, меня еще не отпустило после отравления и это просто газы.

— Это неожиданно, — тихо говорю я, и провожу ладонью по темному постельному белью, расправляя складки, а потом забираю лист со столика, пробегаюсь глазами по буквам и бормочу, — я раньше думала, что ты живешь в той квартире, но твой друг Хирург проговорился, что там просто проходной двор.

Черт. У меня уже двенадцать недель. Пора сдавать анализы и делать скрининговое УЗИ, как и говорила мне врач. Пора бы вообще заканчивать с вот этой беготней, диким страхом за свою жизнь и жизнь детей, но… выходит как-то плохо.

— Нет, — произносит Рустам, — там просто удобно переночевать. Тут, конечно, больше для жизни все сделано. Пространства побольше, уютнее, двор свой есть.

— Понятно, — отвечаю я, — что с Гошей? — я стараюсь не смотреть на Рустама, когда задаю этот вопрос. Хорошо помню, что он сказал по этому поводу, но все-таки не могу молчать, — знаешь, это единственный друг, который у меня остался. И к кому я могла обратиться за помощью, потому что помню номер телефона наизусть. Если ты…

— Я его не трогал, — перебивает меня Садаев и в голосе явно скользят стальные нотки, — хотя стоило бы. Берегов не видит нихрена. И не туда свои мозги направляет.

— Рустам…

Он замолкает и я поднимаю на него глаза. Мы пересекаемся взглядами. Наверное, что-то во мне изменилось за это время, потому что Садаев больше меня не пугает. Человек ко всему привыкает со временем. С волками жить — по-волчьи выть. Что там еще было из поговорок?

— Я сказал, что его не тронул, — произносит медленно Рустам, — успокойся. Он отправился домой. Если закончила допрос — тогда начну я. Что у тебя на губе?

Я хватаюсь за рот, который отзывается ноющей болью и в мыслях вспышкой проносится воспоминание — как отец меня ударил. Его мерзкое выражение лица при этом. Гадкие слова. Его признание все перевернуло — все встало на свои места, разложилось по полочкам. Вот почему он так погано ко мне относился, вот почему отослал к бабушке, когда родился Мирослав, вот почему он с уверенностью утверждал на свадьбе, что я — никто, девка без рода и не получу никакого наследства. «Дочери у меня нет». Его слова.

Но это должна знать не только я, но и Рустам. Не знаю, как он отреагирует на мое признание. Но молчать я не хочу. Я уже достаточно много и долго лгала. Достаточно. Да и мне нужна правда. Будет ли Рустам защищать меня после того, как вскроется, что беременна от него не дочка олигарха, а так, девчонка, которая даже не в курсе, кто ей родной отец?

— Меня ударил отец, — произношу я, — после того, как ты ушел, оставив меня, — в эту фразу я вкладываю всю обиду, которая накопилась у меня в душе, хочу продолжить, но голос перехватывает, обида переливается через край и я сдавленно говорю совсем не то, что хотела:

— Он мог бы меня там вообще затоптать ногами, ничего удивительного. Он был в ярости. И ты сделал очень опасный маневр… для меня, конечно же. Я же сказала, что у меня есть оружие. Почему ты…

— Слыш, принцесска, — Рустам перебивает меня, прожигая темным и тяжелым взглядом, — ты уже один раз пыталась меня застрелить из сломанной пушки.