290 секунд

– Ещё как возможно, брат, – кажется, он светится от счастья.

– У нас даже фамилии разные, это какой-то бред.

– Не бред! Пару лет назад, когда всё только началось, я ездил к матери, она меня даже не признала. Я и сам бы ни за что тебя не вспомнил, если бы не фотоальбомы в моей комнате.

– Я ушел из дома, когда мне было 14. Мы тогда с матерью здорово повздорили, я точно помню, что она оставалась одна, – я пытаюсь собраться, но свалившаяся каша новостей не укладывается в голове.

– А я ушел только в 18 и вообще не помню тебя. Может у нас разные отцы просто. Эта штука здорово память стирает. Скажи же!

– Извини, я не разделяю твой восторг, – я чувствую себя каким-то обманутым.

– Я себе контурной машинкой даже подсказаньки напортачил, – Дурнев демонстрирует татуировки поверх кистей, – чтобы тебя не забыть! Видишь, я знаю о тебе больше, чем ты обо мне!

В таких ситуациях в кино обычно звукорежиссером нагнетается драматическая музыка, монтажер, как может, укрупняет план, чтобы подчеркнуть эмоциональность момента.

Я заглядываю внутрь себя и понимаю, что вся эта канитель, даже если она и является правдой, а этот вооруженный человек – действительно мой брат, – всё это мне безраздельно и безоговорочно безразлично.

Мне всё равно. Я смотрю на него в упор и не чувствую ничего.

По барабану, будь этот преступник хоть внучатым шурином соседского мопса.

Я пытаюсь поменять ход беседы в более продуктивное русло:

– Сергей, откуда это у нас?

– Что именно?

– Проблемы с взаимодействием с людьми. Почему нас не помнят?

Дурнев вынимает из брюк телефон, копается в меню, слегка нагибаясь вперед, протягивает через рельсы мне:

– Я уже сотни раз смотрел, может, ты вспомнишь, где это было?

* * *

На экране айфона во встроенном медиапроигрывателе запускается видеоролик с сильными помехами и прыгающей картинкой.

Дурнев в каске, с веревкой через плечо, экипированный для горных восхождений, наигранно вещает в камеру:

– Уважаемые друзья, наверно это мой последний репортаж…

– Серега, не наговаривай, – слышу свой собственный голос на фоне.

Камера меняет ракурс и наезжает на меня, зависающего на отвесной скале, машу в кадр.

– Готов? – спрашивает Дурнев.

– Да, чур, я первый.

– А вот и нет, – камера начинает трястись и в кадр попадает углубление в боковом рельефе скалы, напоминающее пещеру.

Сергей отстегивает карабин и, не прекращая снимать, заползает внутрь.

– Ну что там, золото есть? – по-видимому, заползая следом, я спрашиваю на глухом фоне.

– Темно как в, бл…., – динамик телефона хрипит от сильного крика Сергея.

Камеру жутко трясет. Помехи. Ролик обрывается.

* * *

Я помню!

Три года назад, в самом начале всех этих перемен, я ехал на электричке с каких-то местных соревнований по экстриму в неподготовленных условиях. По-моему это была то ли Лисья, то ли Заячья гора далеко в области, неопробованные ранее склоны. Точно!

Я ещё никак не мог понять тогда, откуда на моих руках взялась кровь и ссадины. На меня ещё косилась старушка-огородница. Оказывается, то были первые весточки того загадочного инцидента. Странно, что я раньше не додумался. Скорее всего, Дурнев провалился в расщелину, а я его достал и спустил вниз на землю, спас, получается, от смерти. Выходит, я герой.

– А ты что помнишь? – я не тороплюсь раскрывать все карты.

– Всё, что осталось в голове, брат, как очнулся в больнице в хирургии, какая-то лажа со спиной. Врачи бегали туда-сюда, потом… Потом я просто встал и ушел.

– И когда понял, что стал особенным, решил грабить ростовщиков?

– Человек должен есть. Я думал, они просто забудут меня и всё.

– Это называется преступление, по сути, ты обычный вор.

– Ну, брат, не тебе говорить – не мне слушать.

– А ты попробуй не слушать, а услышать. Мать дала тебе имя и что ты с ним сделал? У меня нет слов – одни буквы с конца алфавита, и те по три.

– А-а-а, – машет рукой Дурнев, – разговор мимо дела, брат. У нас такие возможности в руках, кто узнает – обзавидуется. Только представь, чего мы можем вместе достичь: мы покончим с мелочевкой и будем брать только крупные банки, будем жить, где захочется, иметь любых баб в любое время, и они даже заяву на тебя не напишут. К нам никакая грязь не прилипнет.

– И это твоя цель? Поэтому ты так жестко с девушкой на вокзале?

– А у вас что, любовь?

– Давай мы о романтике в другой раз поговорим, – я поёживаюсь от ледяного мокрого ветра, – или ты так со всеми девушками себя ведешь, например, с Элиной.

– Элина, да, – смакует Дурнев, – злобная девка, может трипаком прямо по телефону заразить. Так и знал, курва, сдаст меня рано или поздно, неблагодарная с….

– И ты поэтому её насиловал? – я обрываю меткое ругательство.

– Её, других баб, какая разница, живи и дай жить другим, я беру, что могу взять.

– Страшные слова говоришь, Дурнев. Ты подонок, гадишь другим, а потом ныряешь в нору, своё же дерьмо нюхать.