3 июня 2009 года

Смерть, где твое жало? ад, где твоя победа? Воскрес Христос — и ты повержен. Воскрес Христос — и пали злые духи. Воскрес Христос — и радуются Ангелы. Воскрес Христос — и жизнь вступила в свои права. Воскрес Христос — и ни одного мертвого в гробу. Ибо Христос, воскресши из мертвых, положил начало воскресению всех умерших. Ему слава и власть во веки вечные. Аминь«.

Можно этим утешаться.

Умереть, погибнуть, издохнуть

Пляска жизни

Харитонов Михаил  

 

 

— Итак, друзья! — Влад приподнял тяжелую, как артиллерийский снаряд, кружку, над которой стояла твердая на вид пена.

— Ergo bibamus, — поддержал его Валентин, поднимая бокал сухого красного вина и — ловко, левой — поправляя платочек в кармашке пиджака. Пиджак был, разумеется, светлый, строгих линий, от Burberry; с платочком Etro он выглядел несколько вычурно, но Валентин вообще отличался известной экстравагантностью, а сегодня к тому был повод.

— Короче, за то, чтобы... — попробовал выразить мысль Саша. Он был парнем простым и всех этих вытребенек с латынью и платочками не понимал в принципе. Но радость сближает, так что он смотрел на Валентина вполне благосклонно, хотя и не без скепсиса.

— Ну вот... за это, — перебил, а потом сдал назад Егор. Тощий, длинный, ехидный, он только что приехал из редакции, где верстал что-то очень срочное. Там он, кажется, уже успел клюкнуть, — скорее всего, все по тому же поводу, — и был твердо намерен продолжать в том же духе. Бутылек с беленькой — единственный на нашем пивном и винном столе — он предусмотрительно подвинул к себе.

— Может, водки все-таки? — спросил я, глядя на бутылку. — Вроде в таких случаях водку полагается.

— А мне, пожалуйста, глинтвейн, — Натали поймала взглядом пробегавшую с подносиком официантку и умело тормознула ее возле себя. — Или... — крохотная пауза, — или нет, наверное, все-таки «Бейлис» со льдом... и коньяк.

— Коньяк! Именно коньяк! — крикнул Владик, вмиг позабыв про свою пивную башню. — Милая девушка, у вас есть коньяк? Вот у вас тут «Ной»...

— «Ной» выпили, — девушка сыграла лицом то, что обычно делают руками, — сегодня гостей много, сами видите.

В подвальчике на Никольской и в самом деле было как-то густо, плотно от люда. Все столики были не просто заняты, а именно что забиты, за каждым сидело не двое-трое, а четверо-пятеро, кто-то теснился на лавках, какой-то худосочный мужичок мотался по залу, ища стул. Стульев не было.

— Ну хотя бы «Арарат» есть? — не отставал Влад. — У нас такое событие, а мы, можно сказать, сидим сухие...

— Влад, — подал голос Валентин, — прости, но ты задерживаешь процесс.

— Подожди, коньяк закажу, — огрызнулся Влад, но без злости.

— У тебя пиво есть, да и много чести, — отбрил Валентин.

— Ладно, — буркнул Влад, теряя интерес, — крылышек жареных принесите, что ли, и греночки черные... А не хотите к нам присоединиться? — задал он ненужный вопрос.

— Я на работе, — стопроцентно предсказуемо ответила официантка.

— Жаль, очень жаль, — Влада распирало, — все-таки не каждый день такой праздник.

— Жаль, что не каждый, — заметил Валентин, поигрывая бокалом. — Ну, чтоб побольше таких моментов в нашей жизни!

 

∗∗∗

На тему русского отношения к смерти понаписано немало, в основном разнообразных глупостей. По большей части вся дурь производилась в те времена укромные, теперь почти былинные, когда слова «духовность» и «соборность» звучали без подхихика, и еще не пропали в нетях поклонники «русского космизма», отличающие «циолковского» от «федорова». Сейчас, кажется, этого уже в заводе не осталось.

Что представляет собой смерть в плане общественном.

Тут нам на помощь приходит этимология. Корень слова — индоевропейский: мьрть, санскритское mrti, латинское mort, далее везде. Интересна, однако, первая буква. С-мерть — это буквально «своя» смерть, точнее — смерть своего. Смерть — это всегда смерть близкого. То, что случается с врагами — это не смерть, а гибель (от «гнуть», ура, мы ломим, гнутся шведы: вот в этом самом смысле, и отсюда же слово «загнулся» в смысле «скончался»). Если же с жизнью расстается человек презренный, неважно, свой он или чужой — такой не умирает, не гибнет, а подыхает: совсем неприглядная картинка, тельце испускает вонючую душу, которая рассеивается в воздухе.

Теперь о том, откуда такая разница.

Смерть своего — это, конечно, трагедия и все такое. Но после него остается его место в жизни, или, как сейчас говорят, социальная роль. А это в большинстве случаев не так уж и плохо, поскольку место наследуется. Посудите сами: вот умер вождь, патриарх, просто старший — так значит, вождем, патриархом и старшим станет кто-то другой, да и другие тоже подвинутся на социальной скамеечке повыше. От умершего остаются также «пожитки», «животишки», «задница» — все эти слова обозначают наследуемое имущество, более-менее ценное, которое можно поделить между живыми. Что в условиях дефицита ресурсов — событие приятное.