3 июня 2009 года

В этом смысле современное российское общество видит смерть в основном через призму поговорки о Максиме. Смерть не вызывает ни малейшего уважения — так как все считают друг друга падалью, не заслуживающей даже самого малого уважения.

Причина проста. Социальная структура постсоветского общества такова, что наследовать в ней ничего нельзя — ни имущества, ни места в пирамиде. Большинство населения нищенствует, а то немногое, что оно имеет, ему не принадлежит. Но и богатые в этом отношении тоже недалеко ушли. Нет, богатый папа может оставить сыну счета — в западных банках, разумеется, — или недвижимость. Но вот, к примеру, бизнес сам по себе не наследуется: как только уходит из этого мира человек, на котором держалось дело, оно переходит под контроль тех, кто был ближе к рычагам, или его расклюет налетевшее воронье. Тут уж не до скорби: надо прятать пожитки, а то и прятаться самому. Как сказал некогда один мой неблизкий знакомый, когда его обеспеченный отец дал дуба: «Блин, ну папаша меня и подставил». Я его, увы, хорошо понимал, хотя посочувствовать по полной как-то не получалось.

Возможно, когда-нибудь это изменится — но, боюсь, не в этой жизни.

 

∗∗∗

Все выпили.

— А все-таки жаль, что он сдох, — подал голос Егор. — Что не дожил.

— До суда? — усмехнулся Валентин. — Боюсь, нам долго пришлось бы ждать. Он и так зажился... мразь, — добавил он с несвойственной его легкой натуре интонацией.

— А теперь что-нибудь изменится? — вздохнула Натали. — Вообще, извините меня, конечно, но я не разделяю вашей радости. В конце концов, не мы его убили.

— Пока он был жив, ничего не могло быть хорошего, — убежденно сказал Саша. — Михаил, может, водки?

Я молча потянулся за стопкой.

— Он уже не управлял. Семья — это другое, ну так она всем и рулит, — авторитетно заметил Влад. — И этот ничем не лучше. Такой же ельцинский выкормыш, они все из одного корыта жрали.

— Не в этом дело... — я замялся. — Просто... мне надоело его ненавидеть. Это, в конце концов, надоедает.

— Смотрите! Показывают! — Саша подскочил, показывая пальцем в телевизор, бубнящий под потолком.

— ... Москвичи прощаются с первым президентом Российской Федерации... — бубукало с экрана, и камера плыла вдоль длиннейшей очереди: старушки, скорбные лица, красные гвоздики — и портреты, портреты, портреты, до боли и омерзения знакомое лицо с аккуратно уложенным пробором.

— Быдло, — поморщился Егор. — Другой народ на их месте...

— Другого народа у нас для вас нет, — сказал я.

— Будет, — уверенно сказал Егор.

— За сказанное, — поддержал его Влад.

Я выпил молча. Я ненавидел Бориса Николаевича Ельцина сильнее, чем они все вместе взятые, но я не мог ненавидеть этих старушек с гвоздиками.

— Sancta simplicitas, — пожал плечами Валентин.

— Нет, — сказал я, — простота святой не бывает. Хуже воровства бывает, а святой — нет... Не в этом дело. В общем, он подох, а мы живы. Это хоть какой-то шанс.

— Ну, тогда за успех наших безнадежных предприятий, — подытожил Влад.

— За успех, — сказал я, и, наконец, выпил.

DJ народный депутат

К двадцатилетию Первого съезда

Кашин Олег  

 

 

I.

Вообще-то он теперь живет в родной деревне, в Чернаве Липецкой области, в родительском доме, через улицу от места рождения святого Феофана Затворника, но сейчас приехал в Москву — двадцатилетие Первого съезда народных депутатов, несмотря на то, что официальные власти его игнорируют, отмечается хоть и негромко, но вполне широко. В Колонном зале Дома союзов учреждали Ассоциацию народных депутатов СССР по углублению интеграции, которая вроде бы должна получить статус наблюдателя при Межпарламентской ассамблее СНГ, еще на днях у Гавриила Попова в его Международном университете соберутся ветераны Межрегиональной депутатской группы, а на встречу со мной Владимир Вобликов пришел прямо от Сажи Умалатовой, которая теперь возглавляет собственное движение в поддержку Владимира Путина и даже обещала помочь Вобликову со вступлением в «Единую Россию», но он отказался. В общем, нормальная ветеранская жизнь.

По меркам города Гусева Калининградской области Владимир Вобликов был настоящей золотой молодежью. Отец — редактор местной газеты «За доблестный труд», сам Владимир учился в Москве, закончил Бауманское училище, потом вернулся в Гусев и очень быстро сделал карьеру на градообразующем заводе светотехнической арматуры — в тридцать лет стал начальником конструкторского бюро. Потом позвали на работу в горком КПСС, работал инструктором, но вторая работа всегда значила для него больше — в городском Дворце культуры Вобликов был лектором молодежной дискотеки, то есть диск-жокеем.

— Меня даже на бюро горкома вызывали, отчитывали — мол, нехорошо это, когда член партии на сцене скачет и кривляется. Так что в конце концов пришлось на время из ДК уйти, вернулся только в восемьдесят восьмом. Мне очень нравилось быть диджеем. Уже потом, когда «Камеди клаб» появился, я подумал — черт возьми, это ведь ровно то, чем я в Гусеве занимался. Я тоже шутил со сцены, загадки загадывал, приколы разные.

Выглядели эти приколы так. Лектор спрашивает собравшуюся молодежь: