3 июня 2009 года

Отсюда и двусмысленность архаических похоронных обрядов, включающих в себя не только скорбь, но и веселье. Есть чему радоваться: человек достойно прожил, добра нажил, и вот теперь это добро, вместе с почетом и уважением, переходит другим, которые тоже хотят попользоваться.

С мертвого врага спрос другой. Он не занимает места среди своих — ведь он враг. Убить врага можно защищаясь, мстя или грабя. Все это вещи по-человечески понятные, но не столь почтенные, как наследование. Убивать, чтобы тебя не убили — кто бы спорил, надо, потенциальные толстовцы в древности жили плохо и недолго и потомства не оставляли; но ведь и особенной чести и прибытка от самозащиты нет. Далее: собственность, купленная железом, всегда уважалась больше, чем купленная золотом, — но все-таки не так, как доставшаяся от родителей. Месть сладка и иногда даже почетна — но все-таки ничего не дает в плане жизненных перспектив. Так что гибель врага — не то что смерть своего: горя от нее никакого, но и радости не то чтобы полные штаны. И хотя вернуться из похода с добычей и рабами на веревке не в пример лучше, чем хоронить любимого дедушку, но... Вот то-то и оно, что «но».

Презренные же людишки — это те, с кого и взять-то нечего. Они не умирают, не гибнут, а именно что подыхают. Процесс физиологический, как у животного, которое тоже подыхает. Просто «душа вон».

Тут пора бы сказать два слова о том, что, собственно, в этот момент происходит — не с точки зрения чистой биологии, а по мифу.

Итак, что такое «душа вон». Душа — это, попросту говоря, дыхание. Обитает она, — как указывает, например, Даль в одном из своих разысканий, — в ямочке на шее, под кадыком. Если помните «Москву — Петушки» — в то самое место Веничке вогнали шило. Вот оттуда-то она и уходит, когда «уже всё». Отсюда происходит довольно многое. Например, неполиткорректное представление о том, что «у бабы души нету», или, по крайней мере, ее заметно меньше, чем у мужика — потому что у женщины нет кадыка, и где ж душе поместиться. Или смутно памятное нам выражение «закадычный друг» — в смысле «задушевный», «близкий». Впрочем, этимологический словарь Крылова дает другое, циническое объяснение: «Выражение „залить за кадык“ означает „выпить спиртного“, „напиться“; из этого-то выражения и образовалось прилагательное „закадычный“, которое в сочетании закадычный друг первоначально означало „друг по застолью, по выпивке“ и лишь впоследствии приобрело значение „задушевный“, „близкий“». Ерофеевский Веничка не увидел бы большой разницы — как не видел ее и автор поэмы, со свистящей дыхательной трубкой как раз в этом самом месте... Впрочем, это уже пошла лирика, а тема у нас суровая, поэтому особенно расслабляться не будем.

Подведем же итоги. Итак, смерть почтенна сама по себе, почитаем и покойник. Гибель врага вызывает иные чувства — гордость за себя и нечто вроде уважения к сильному противнику, ибо убить слабого мало чести. Ну и, понятное дело, ликование по поводу хорошей добычи. Умертвление же низкого — слабого, нищего, ничтожного, уже согнутого жизнью, то есть, считай, социально мертвого, — не вызывает никаких особенных чувств. «Так себе событие».

Это, так сказать, стандарт. Бывает также и смерть четвертого рода — когда умирает человек, чье место занять нельзя, так как он его создавал самим своим присутствием в этом мире. Пророк, учитель, гений — все они, может, нам что-то и оставляют (и даже очень многое), но они сами ценнее любого наследства или наследия — хотя оно иной раз будет подороже груд злата, даже в самом прямом материальном смысле. И тем не менее — в такой ситуации ближние чувствуют именно то самое, что называется «ощущением невосполнимой утраты». Для такой смерти специального слова не придумано — так как ситуация редкая: если честно, мало какой сверчок стоит больше и стоит выше, нежели занимаемый им шесток. Но — бывает ведь, хоть и нечасто.