3.Недели по Троице 1-17

Таким образом, Спаситель указал не только первую и большую заповедь закона, но и общее существенное содержание его заповедей, обнимающее собой все остальные без исключения. Все это, по смыслу Его слов, заключается в любви, которая, сосредотачиваясь в любви к Богу, проявляется потом любовью к ближним. Из этого видим, что Спаситель ставит дух и существо закона выше его внешних предписаний, и как Провозвестник благодати Нового Завета, который пишется на скрижалях сердца, указывает для человека высоту нравственного совершенства в его внутренней жизни — в чувстве сердца и вообще в проявлениях духовной жизни. Впрочем, Он не упускает здесь из вида положительных требований закона, и слов Его нельзя назвать каким-либо уклонением от прямого ответа на предложенный вопрос: обе указанные заповеди приведены Им из того же древнего закона, и еще прежде высказаны у Моисея в разных местах (Втор. 6:5;[1138] Лев. 19:18[1139]). Тут показывается, что и ветхий закон не составляет существенной противоположности с Новым Заветом и в коренных положениях своих имеет одну и ту же окончательную для человека цель — утвердить в его душе внутреннее общение с Богом и обратить это для него в предмет первой потребности.

Но где же прямой ответ на вопрос законника, когда Спаситель говорит сначала об одной заповеди, но тут же указывает на две, и в заключение ту и другую из них вместе устанавливает основанием закона и пророков? Которую из них нужно считать главной, и одну ли ее нужно признавать такой? Будем точнее держаться собственных же слов Спасителя. Когда Он приводит заповедь о любви к Богу и говорит, что это есть первая и наибольшая заповедь в законе, то значит, так и нужно понимать ее. На нее даже и нельзя смотреть иначе, судя по самому содержанию этой заповеди и по самой форме ее изложения. Человеку вменяется в обязанность — любить Господа Бога своего всем сердцем своим, всей мыслью. Можно объяснять различным образом эти выражения, так, например, под "сердцем" можно понимать душевную способность чувствований, или, как другие понимают, стремлений, под "душой" способность живых ощущений, или же вообще духовную силу жизни и деятельности, под "мыслью" умственную силу человека. Но во всяком случае выходит то общее замечание, что любовь к Богу должна царствовать над всем, что есть в душе человека, занимать его собой ежечасно и ежеминутно — остается ли тут место для другой какой-либо сторонней любви? После этого можно разве только удивляться тому, каким образом законник, спрашивавший Иисуса, и другие не сознавали всего значения этой обязанности. Единственное на это объяснение мы находим в том вышеуказанном обстоятельстве, что они слишком отдалялись от внутреннего духа служения Богу и всю нравственную деятельность свою сосредотачивали на делах внешности, а потому здесь только и видели для себя правило жизни.

Но почему Спаситель приводит потом другую заповедь закона, считая Свой ответ как бы неоконченным? Он говорит, что вторая заповедь подобна первой — y иудеев были очень извращены и сужены понятия о любви к ближним, которую они ограничивали приязнью к единоплеменникам, и то более внешней, чем внутренней — теперь Христос внушает законнику должное понятие о том, как важна священная обязанность любви к ближним и какого требует к себе внимания. Заповедь о любви к ближним подобна первой — потому что, как и первая, сосредотачивает внимание человека не во внешних, условных отношениях приличия или каких бы то ни было житейских форм, которые часто бывают сухи и холодны, без содержания, а во внутреннем чувстве благорасположенности. Требует от человека таких же чувств бескорыстия и самоотвержения, как первая, наконец, нераздельно с ней соединена при самом исполнении. Только истинная любовь к ближним в человеке может подать твердое и несомненное свидетельство о том, что он любит Бога, потому что здесь человек имеет самое живое и близкое к нему поприще для развития и выражения собственной любви к Богу. "Не любящий брата своего, которого видит, — говорит апостол Иоанн, — как может любить Бога, Которого не видит?" (1 Иоан. 4:20).

По смыслу апостольского замечания выходит, что если любовь человека не обнаруживается надлежащим образом в отношении к его собратьям, то значит, она и вовсе не существует у него в действительности и не имеет для себя соответственного вещественного выражения. В отношении к христианину замечание апостола тем более имеет применения, что христианская любовь к ближним существует ради Бога, и держится на единстве общей веры и благодати искупления. Христианин, любя общего Отца всех, любит потому и каждого, рожденного от Него (1 Иоан. 5:1[1140]); также точно любит он и всех людей, как предмет божественной любви.

Это в особенности и соединяет обе заповеди тесным союзом, не нарушая господствующего значения одной из них и в то же время в обеих вместе сосредотачивая успех человеческого усовершенствования.