30:70. Архитектура как баланс сил

Может быть, эту метафору следует распространить не только на неоклассицизм, но и на последовавший за ним историзм: тогда в период неоклассицизма способом познания античных памятников будет не чертеж, а рисунок (откуда и расцвет архитектурного рисунка в этот период), что и объясняет определенную рукотворность и даже свободу отражения Античности в неоклассической архитектуре. В период историзма таким основным способом познания видится фотография, что и определяет известную механичность и даже намеренную педантичность отражения в этот второй период.

Когда и где начинается архитектурный неоклассицизм? Кто первым выстроил здание в этом стиле? На эти вопросы ответы можно получить очень разные. Ясно только, что стиль родился все же скорее во Франции, где мы видим его образцы в творчестве Жак-Анжа Габриэля. И во Франции этот стиль, чуть более строгий и спокойный по сравнению с предыдущим барокко и рококо, зародившись еще при Людовике XV, очень быстро развивается, претворяясь в «стиль Людовика XVI».

В Италии постройки Пиранези и Ринальди показывают промежуточные формы, но очень скоро при посредстве образцов, взятых у Палладио, стиль обретает даже большую, чем у французов, строгость у Джакомо Кваренги, начавшего свою деятельность в Риме и развернувшего ее уже при дворе российской императрицы Екатерины II (что сообщило его постройкам размах и великолепие). Одновременно англичане обращаются к тому же Палладио, создавая вдруг, почти на пустом месте, образцы пронзительной неоантичности. Великая французская революция или даже только подготавливавший ее дух вольности позволяют французам преодолеть то, что русский архитектор-дилетант Николай Львов, думавший о стиле Людовика XVI, охарактеризовал как «кудрявость». У Леду и Булле еще до революции возникает новый стиль, в котором знание форм сочетается с подчеркнутым величием, уже даже не всегда спокойным; кроме того, недавно открытый Пестум начинает будоражить умы новой, древнегреческой темой, архитекторы заново открывают для себя дорический ордер и тему периптера.

Оказывается, что помимо Древнего Рима есть не абстрактная, а настоящая Греция, пока только в виде Великой Греции на юге Италии. Но европейские архитекторы проникают все дальше, в настоящую Грецию, в Афины, Ионию. Оказывается, Грецию еще нужно открывать, а кроме того, есть еще римские по стилю Пальмира и Гераса, там же, в горах и пустынях Ближнего Востока. Выясняется, что мир Античности открыт не полностью, более того, есть области, которые обещают не только новое знание, но и новые перспективы: за Римом встает Греция, перспектива открывается вглубь истории, к истокам, а истоки оказываются во многом ярче среднего течения воображаемой реки Античности.

В самом конце XVIII столетия поход армии Наполеона в Египет открывает новое поле, Египет фараонов – то есть фрагмент истории, которая была до Греции. Глубина уходящей в прошлое перспективы увеличивается. К уже обретенным в этом столетии экзотическим декоративным стилям, китайскому, турецкому, наконец, неоготическому, образующим куст своеобразной игровой архитектуры украшения дворцовых и усадебных парков, прибавляются стили, как будто висящие на генеалогическом древе европейской неоклассической архитектуры: у корня будет египетский стиль, чуть выше архаическая и классическая греческая архитектура, еще выше – республиканский и императорский Рим. О каких-то ветвях в промежутках, например об эллинизме и Византии, европейская архитектура еще пока не знает.

На двадцать или тридцать лет вперед определяется поле борьбы между двумя направлениями, двумя выборами: можно ориентироваться или на Рим, или на Грецию. Смешение того и другого как будто недопустимо. Все остальные стили дополнительны. В период торжества Наполеона возникает римский в основе стиль Empire (ампир), круг истории как будто замыкается, но тут же размыкается под Ватерлоо, тогда как стиль этот продолжает жить в германских и итальянских государствах и в победивших империях, Австрийской и Российской. В период реставрации Бурбонов неоклассическая архитектура господствует и во Франции, но именно здесь видна уже в 1820-е годы какая-то не совсем объяснимая, но заметная сухость: как будто здания обрели свойства энтомологической коллекции, в которой присутствует красота природных созданий, но хитин лишает эту красоту части привлекательности.

Не всегда понятна природа усталости стиля. Он устал от повторений? Но кто устал: публика, заказчики, творцы? Или даже не повторения смущают всех, не кажущаяся исхоженность путей, а новые пути, новые искушения? Разве к 1820-м или 1830-м годам вся римская и греческая архитектура была открыта? Разве нельзя было создать новые убедительные версии периптеров, храмов в антах, триумфальных арок, театров в античном вкусе? Конечно, можно.

И мы видим в России архитектора Карла Росси, архитектурный, неоклассический энтузиазм которого в начале 1830-х годов совсем не исчерпан, и то же самое видим в Британии (Кокерелл) и в Баварии (Кленце).