30:70. Архитектура как баланс сил

В СССР жилых районов в новом стиле, наверное, по количеству не намного больше, чем в Германии, но сам масштаб застройки здесь был другим. К тому же новая архитектура проникала во все сферы, захватывала своим видом, своим примером, влияла на постановки в театре, отражалась в проектировании одежды. Она не всегда достигала такой точности в деталях, как у мастеров Баухауса, но остро чувствовала и передавала меру новаторства и уникальности авангардной идеи. В результате был создан зримый «остров Авангарда» на территории Советской России, в наиболее острой форме в Москве, хотя и примеры Екатеринбурга поражают. Этот остров в своем экстремизме оказался особенно привлекателен для архитекторов, исследователей и любителей архитектуры всего мира, выражая абсолютно новую градостроительную и эстетическую концепцию, в том числе по отношению к историческому окружению.

В России стремились работать известнейшие зарубежные архитекторы, такие как Ле Корбюзье, Ханнес Мейер, Андре Люрса, Эрнст Май. В международных конкурсах для России участвовал Вальтер Гропиус. Делясь своими идеями, они тоже участвовали в формировании уникального явления – русского Авангарда, и точно так же российские архитекторы, например Эль Лисицкий, активно сотрудничали с мастерами Баухауса. Создавалось единое международное пространство новой архитектуры.

Новая эстетика, как уже говорилось, проникала в мебель, быт, вещи, театр, киноискусство. Новый стиль архитектуры и жизни старался подчинить все другие стили, стремясь стать по-своему тоталитарным. И если Ле Корбюзье, в виллах и особняках охотно и с энтузиазмом искавший формы, которые поражали бы богему или либеральную буржуазию, мог только мечтать о всеобщем проникновении новой эстетики в различные формы жизни, то в Советской России более чем на десять лет это стало реальностью. Архитекторы Баухауса, строившие отдельные жилые кварталы в Берлине, Гамбурге или Штутгарте, а также виллы в престижных поселках на окраинах, также не могли претендовать в двадцатые годы на абсолютное распространение нового эстетического мышления, как это стало возможно в Советской России. Тем и интересен поздний советский конструктивизм – он является воплощенной мечтой о всеохватывающем стиле новой архитектуры.

На фоне активного распространения этого стиля начинает наблюдаться интересное явление. Авангардный подход к архитектуре нарушает баланс сил между уникальными объектами и их средовым окружением в градостроительстве. Новая архитектура претендует на всеобщность и одновременно эстетическую уникальность, несмотря на декларируемую заботу о массовом строительстве. Она революционна во всем. А потому она нарушает равновесие между тем, что можно назвать уникально авторским, иконическим, выдающимся, и тем, что раньше являлось средовой архитектурой, масштабной, гуманной, близкой своими измельченными деталями и поверхностями к человеку и одновременно исполняющей важнейшую градостроительную функцию скромной, но достойной оправы по отношению к уникальным авторским объектам. Эта архитектура представляла в историческом городе 70–80 процентов, то есть абсолютное архитектурное большинство, которое до начала новой эры было свободно в своем неведении, в своей отсталости, провинциальности, в своем мещанстве наконец. Теперь оно оказывается под ударом: для него архитекторы триумфально распространяющегося стиля придумывают (и начинают создавать!) кварталы однотипных и абсолютно однообразных домов с однотипными же квартирами и мебелью.

Нам могут возразить: а в ампире (где для среднего класса и ниже был свой «подстиль» – бидермайер) или историзме не было всеобщности стиля? Ответим: да, была тенденция к всеобщности, но та всеобщность не предполагала отсутствия деталей декора и украшений, которые традиционным образом создавались силами местных, провинциальных художников и ремесленников. В новой эстетике эти художники и ремесленники «для толпы» (и из толпы, заметим) отменялись. Все, что раньше делали они, теперь хотели делать большие художники, желавшие работать для масс, типизировать и ставить на индустриальный конвейер свои изобретения. В этом видна показавшая себя в полную силу впоследствии утопичность новой архитектуры, ее прямая связь с насильственно насаждаемым революционным уравниванием людей и их окружения, «реальным» или только чаемым – не так уж важно.

Надо сказать, что нарушение этого баланса породило силу сопротивления. Конкретные пользователи новых зданий хотели не только прочного и практичного, они хотели еще и красивого, а значит, красочного, изобразительного. Это было сопротивление «снизу».