33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине

Садясь в поезд, Элеонора и Сорокин прощались с Харбином навсегда. Они оба так чувствовали. Всё, что требовалось от этого города, Элеонора получила. Она собрала материал на – она была в этом уверена – несколько книг. Она общалась с русскими, английскими, американскими и японскими журналистами, у неё образовалась переписка с Шанхаем, Кантоном, Токио. Она создала нечто похожее на штаб, и была в нём хозяйкой. У неё всё шло, как говаривал Иванов, «в гору», однако всё когда-нибудь превосходит себя, и Харбин стал ей мал. Печальная история с Екатериной Григорьевой, которой, она боялась, ей будет не хватать, неожиданно обернулась тем, что Сорокин стал лучшей заменой – он хорошо знал английский язык и даже неплохо писал сам, когда Элеоноре требовалось что-то специфическое, особенно про войну. Помогало и то, что он работал в политическом отделе городской полиции, – он знал всё, что происходит в городе. Весной же 1926 года, после военного переворота в Кантоне 20 марта, Элеонора поняла, что ситуация в Китае перестала иметь вид хаоса: противоборствующие силы определились относительно друг друга и выстроились. Уже были ясны проамериканские и проанглийские настроения гоминьдановского лидера Чан Кайши, намерения просоветского генерала Фэн Юйсяна, за спиной маньчжурского губернатора Чжан Цзолиня ясно обозначились японцы. Позиция китайских коммунистов тоже не требовала особого разбирательства – они держались руки Коминтерна, а значит – Москвы. Всё стало окончательно понятно и с русскими эмигрантами – из ядовитого киселя времён Гражданской войны они превратились в застойное, злопахнущее болото. Поэтому для завершения работы на Дальнем Востоке Элеонора наметила себе – месяц в Шанхае, месяц в Кантоне и месяц в Токио. И можно возвращаться домой. Михаил Капитонович участвовал во всех её делах, между ними было согласие, она была уверена, что он тоже может покинуть Харбин со спокойным сердцем. Сорокина здесь ничего не держало: Штин воевал, Вяземский навсегда уехал, Суламанидзе богател и матерел на глазах. И она приняла решение. Правда, ещё было что-то, ещё не понятое, что не давало Элеоноре душевного равновесия и звучало одной фразой, «заречёмся зарекаться», но она только отмахивалась.

Вчера, после того как Сорокин закончил переписывать дневники Штина – по просьбе Элеоноры он сделал копию и кое-что перевёл на английский язык, – они пошли в Свято-Николаевский собор. Михаил Капитонович ставил свечки «за упокой» тем, кого он здесь оставил, и «за здравие» тем, кто в Харбине оставался. Элеонора, как православная прихожанка в скромной шали на волосах, зажигала свечи. Они поклонились иконе святителя Николая, и после этого каждый пошёл по своим делам: Элеонора в гостиницу сделать последние распоряжения, а Сорокин в полицию, а потом домой укладывать вещи. Вечером она пришла к нему, и они поужинали с бутылкой дорогого французского вина. Сорокин с непривычки даже захмелел.

* * *

Они были в пути уже час. Поезд выехал из Харбина и, не особо разгоняясь, ехал по равнине, такой плоской и скучной, что не хотелось смотреть в окно. Только что состав переехал мост через Сунгари и подъезжал к станции Сунгари-2.

– Можешь мне дать письма Штина? – попросила Элеонора.

Михаил Капитонович оторвался от газеты и спросил:

– Я не помню, где они, в твоём чемодане или в моём?

Тебе сами письма или копии?

– Копии! В моём! – ответила Элеонора и тут же спохватилась, но Михаил Капитонович уже стоял и стаскивал её чемодан с верхней багажной полки. Он положил его и открыл.

– Я сама, – придвинулась Элеонора.

– Да вот они!

Михаил Капитонович отодвинул от задней стенки сложенную одежду, взял толстый пакет и подал его. Мельком он увидел на дне какое-то письмо с красивой маркой. Он сел на место и взял газету, но память подсказала, что на марке только что увиденного им письма было изображение королевы Виктории. Он хмыкнул и стал искать место в статье, где его прервала Элеонора. Однако память снова предъявила ему стенку чемодана, аккуратно уложенную одежду, пакет Штина и уголок письма с маркой королевы Великобритании Виктории, и не одно, а несколько. Он украдкой глянул на Элеонору и с удивлением увидел, что у неё в пальцах дрожат листы копий штиновских дневников. Михаил Капитонович снова хмыкнул, ему в голову ничего не пришло, и он снова стал искать место, где было прервано его чтение.