– Это, между прочим, Мишель, играют фокстрот, вы умеете танцевать фокстрот?
Михаил Капитонович мотнул головой, но стал присматриваться к танцующим на открытой палубе парам – музыка была щемящая, а прижавшиеся в танце друг к другу мужчины и женщины – томные.
В трюме, где оказался буфет и ресторан, их встретил плотный, лысоватый толстячок с совершенно свободными манерами. Он открыл им навстречу руки:
– Проходите, господа! Изабелла, от вас, как всегда, глаз не отвести… Николай Павлович, – обратился он к Ремизову, – прошу всей компанией к нашему столу… А…
– Разрешите представить, это Михаил Капитонович Сорокин, он занял место покойного Ильи Михайловича, – представил Ремизов Сорокина и подал руку Кауфману.
Кауфман стал серьёзным.
– Илья Михайлович! – выдохнул он. – Большая утрата… Ну что ж, господа, сегодня мы его обязательно помянем, а вообще-то не будем о грустном!
Он подхватил Изабеллу под руку, и они пошли впереди между столиками. В углу стоял большой, уже накрытый круглый стол на восемь персон. Сорокину предложили место, он сел, стал осматриваться и увидел Всеволода Никаноровича Ива́нова. За столом, где был Ива́нов, уже сидели, но было такое впечатление, что весь стол принадлежал одному Всеволоду Никаноровичу, и он за ним господствовал. Перед ним между тесно стоявшими тарелками с яствами лежал огромный запечённый сазан, и Ива́нов смотрел на него так, что у Сорокина невольно промелькнула мысль: «Он его съест весь – один!» Рядом с Ива́новым Михаил Капитонович увидел приставной столик, уставленный бутылками с белыми и красными винами. «И выпьет!» – подумал он.
Обстановка была самая свободная. Гости приходили, садились, пили и закусывали, вставали и поднимались наверх. Несколько раз вставала Изабелла, её приглашали. Она уже поднималась на палубу с Кауфманом, Ремизовым, она уже подмигивала Сорокину, но он чувствовал себя смущённо, даже скованно и всё чаще выпивал. Она в очередной раз спустилась и села рядом с ним, и он почувствовал от неё жар.
– А Кауфман, между прочим, ухажёр не в пример вам… Один из самых богатых людей в Маньчжурии… издатель… и очень свободный человек! Знаете, как рассекает? Хотя и семейный! А вы что же сидите, што тот бирюк, хотите, я вас с кем-нибудь познакомлю?..
Сорокин отнекивался, и Изабелла от него отстала, и в этот момент он встретился взглядом с Всеволодом Никаноровичем. Тот нараспев читал стихи и отмахивал такт обеими руками, в которых у него были в одной нож, а в другой вилка.
Ива́нов на секунду замер и в паузе между взмахами прокричал:
– Михаил свет Капитонович! Прошу к нашему шалашу!
У меня для вас новости!
Михаил Капитонович стал пробираться к нему.
– И новости, голубчик, хорошие, если вас это ещё интересует! Я получил от Элеоноры Боули письмо, только оно у меня дома… она пишет, что к осени намерена запросить визу в Китай! Как вам это нравится?
Для Сорокина это было неожиданно, в своих письмах Элеонора об этом не писала.
– Ну, голубчик, что же вы молчите? – Ива́нов на секунду остановился, скроил мину и подмигнул. – А то смотрите, сколько вокруг красавиц…
Красавиц вокруг было много. Кауфман оказался очень любезным хозяином и на его хаусботе, так называлась эта приспособленная для весёлого времяпрепровождения баржа, женщины были одна красивее другой. Через несколько минут рядом с Сорокиным уже сидели две красотки, и он напился.
На следующий день Михаил Капитонович проснулся хорошо за полдень в своей квартире. Его новый костюм аккуратно висел на спинке стула. Рядом с кроватью стояли новые туфли, парой. Он сел и почувствовал незнакомый запах, стал принюхиваться и понял, что пахнет от подушки, запах был духов, а не его мужского одеколона, это было странно, и он решил, что не будет ни о чём думать: всё равно он ничего не сможет вспомнить. И он снова лёг, но не заснул, а от подушки пахло так сильно, что он её перевернул. Вдруг через полузакрытые, слепленные веки он увидел, что под входной дверью лежит что-то белое. Он поднялся – это был конверт. Он его вскрыл, не посмотрев на адрес. Это было письмо от Штина: