— Петрович, вы хоть что-то помните из вчерашнего дня? — спроси я.
— Вы будете смеяться, друзья, но помню почти все, — ответил полковник. — Вместе с У Э мы летали на дельтаплане. Вид, доложу я вам, приятнейший! Оказалось, У Э окончил курсы инструкторов-дельтапланеристов в Самаре, потому у него такой хороший русский язык. Потом решили отметить знакомство в «Седьмом павлине»…
— Это мы уже поняли, — проворчал Мессинг.
— Ну, выпили… — Петрович чувствовал себя виноватым.
— В бутылке был яд! — воскликнула Алексия. — И подсыпал туда его твой собутыльник!
— Непохоже… — Петрович задумался. — Нет, яд, возможно, и был, иначе чего бы меня с двухсот граммов так расплющило. Только подсыпал его не У Э — он же тоже пил из той же бутылки наравне со мной. Уж я таким вещам научен на прежней своей работе.
— Пожалуй, вы правы, коллега, — заметил Мессинг. — Но кто же тогда отравитель?
Тайнопись Петровича
Тут Петрович спросил:
— А где салфетка, которой была заткнута бутылка? Из «Седьмого павлина»?
— Эта? — Алексия протянула полковнику аккуратно разглаженный квадратик, в углу которого красовался символ злополучного заведения. Петрович с облегчением вздохнул. Не без труда поднявшись, полковник подошел к еще тлеющей спиртовке, на которой часом раньше Мессинг проводил тест алкоголя. Чуть подержав салфетку над почти незаметным язычком пламени, Петрович протянул ее нам со словами:
— Специально вчера сделал эту запись тайными чернилами, когда понял, что вечер перестает быть томным, а я начинаю не по годам пьянеть. Это конспект того, что я увидел в полете на дельтаплане. Точнее, одна деталь, которая привлекла мое внимание. И думаю, небезосновательно.
Мы приникли к салфетке с вензелем в виде павлина, на которой стали проступать синие чернила, и прочитали следующее:
Далее следовал рисунок:
— Надо пойти на южный отрог и посмотреть, что это за строения, хотя я не очень понимаю, чем они могут быть нам полезны, — высказался я.
И снова Отто
— А вы подумайте, коллега, — Мессинг, как водится, видел больше меня и, пользуясь этим, предлагал решать загадки, к чему я совсем не был расположен. Кажется, и Петрович уже понял, что он нарисовал. Самой же доброй оказалась Алексия. Она просто повернула листок на сто восемьдесят градусов, чтобы я мог прочитать:
°Т Т°
— Отто! — воскликнул я.
Тут в дверь постучали.
— Войдите! — крикнул Петрович.
У Э проясняет ситуацию
Перед нами предстал виновато улыбающийся фиолетовый бирманец У Э. Немного помедлив, он проговорил:
— Доброе утро!
— Кому доброе, а кому не очень, — не сдержался Петрович. — Давай, объясняй, что это было вчера с бутылкой, а то мои друзья подумали, что яд подмешал ты.
— Прошу прощения, господа, — начал У Э, — но вчера был нетрезв, а потому ничего не мог внятно объяснить. Позвольте мне сделать это сегодня, если, разумеется, вы располагаете временем.
Какой вежливый этот У Э. Ну, пусть теперь объясняет, как ему самому удалось редуцировать действие отравленного вина. Мишель решил представить бирманцу присутствующих:
— Меня зовут Мишель Мессинг. Это Рушель Блаво. Моя дочь Алексия. Петровича вы уже знаете.
— У Э, — кивнул тот. — Впрочем, я уже имел честь представляться вчера, хотя за такое представление прошу извинений у господ туристов еще раз.
— Извинения приняты, — сказал я. — Но раз вы тоже подверглись действию яда, то соблаговолите объяснить, каким образом нынче утром вам удалось протрезветь.
— Этот яд, господа, мне знаком, — спокойно ответил У Э. — Уже больше десяти лет живу здесь и изучил, кажется, все причуды здешних монахов. То, что мы с Петровичем вчера выпили в «Седьмом павлине», было соком бамбука с добавлением отвара из крылышек диких пчел и еще одной местной травы под названием… Впрочем, не буду раскрывать всех секретов наших краев. Эффект этого яда — очень длительное опьянение. Двадцати граммов чистого напитка в пропорции один к десяти на любого рода алкоголь крепостью свыше тридцати пяти градусов хватает примерно на сутки. То есть после двухсот граммов водки с добавлением этого монашеского коктейля человек целые сутки остается пьяным.
— А что, наши люди, небось, дорого бы дали за такой рецепт, — заметил Петрович. — И чем же ты спасался от него?