33 способа превращения воды в лекарство

– Дорогой Рушель, – поднимаясь по горной тропе, проговорил Мишель, – категорически, коллега, не соглашусь с вами относительно того, что вы сказали тогда по поводу названия монографии профессора Сидоровского. Помните?

Я, признаться, не помнил, что именно тогда сказал, равно как не помнил и самого этого названия, но все же кивнул, надеясь погасить этим пыл моего друга. Однако я ошибался.

– Категорически! – продолжал настаивать Мишель. – Разве мог ученый с мировым именем, крупнейший, не побоюсь этого слова, специалист по истории западноевропейского Ренессанса озаглавить свой труд этими двумя словами? И вам еще это кажется удачным!

Как я ни силился, вспомнить этих двух слов не мог, а потому смиренно ждал, не скажет ли Мессинг заглавие книги Сидоровского сам. И ожидание мое было вознаграждено – после непродолжительной паузы Мишель изрек:

– «Пояс Венеры»… И вам это нравится? Только подумайте! Ведь это научное издание. Разве пристало так называть ученые монографии?

Наконец я вспомнил, о чем идет речь, а потому не нашел ничего лучшего, как привести возражение, которое уже испробовал в нашем прошлом споре:

– Но ведь, Мишель, там в книге Сидоровского есть подзаголовок, по которому все понятно: «Представления о нравственности во флорентийском изобразительном искусстве XIV–XV веков». По-моему, очень все удачно: заглавие привлечет массового читателя, которому, кстати говоря, знакомство с книгой Сидоровского не повредит, а подзаголовок заставит купить эту монографию специалиста…

– Постойте, – не дал мне договорить Мессинг, – эту же мысль вы высказывали в прошлый раз. Нет ли в вашем запасе каких-нибудь свежих доказательств? – и, не дав мне ответить, он продолжил:

– Я еще смею напомнить вам, коллега, что в тот раз вы пытались, правда, безуспешно, оспорить качество заглавия монографии академика Плохотнюка…

«Бог мой, вспомнить бы еще это название… Уж лучше молча подожду, пока мой разошедшийся не на шутку друг сам его не озвучит».

И опять Мишель не заставил себя ждать. Куда только делось его великое искусство паузы? Вот что значит пыл спора.

– Напомню, дорогой Рушель, что книга академика Плохотнюка называется простенько и со вкусом: «Критерии степеней оснащенности боевых укреплений портов южных морей в первые годы XX века». Ну как вам?

– Знаете, Мишель, – спор начал меня увлекать, – что монографии вашего любимого Плохотнюка не помешало какое-нибудь кричащее заглавие типа «Непреступные твердыни», а уж эту сложную конструкцию можно было упрятать в подзаголовок. Да ни один человек в здравом уме и светлой памяти никогда не купит книжку с названием «Критерии степеней…» чего-то там, не помню уже.

Тут Мессинг сильно нахмурился, и я понял, что высказался несколько опрометчиво. Мишель, конечно же, купил монографию Плохотнюка и уж никак не относил себя к людям в не здравом уме и в не светлой памяти. Кажется, мне придется извиниться. Но ведь я не могу признать правоту Мессинга относительно заглавий научных книг! У меня совсем другая точка зрения, нежели у моего друга, а потому… Мишель прервал мою рефлексию:

– Перед нами, коллега, научная, не побоюсь этого слова, книга, посему и заглавие у ней должно быть научным, а не, извините, попсовым. И нечего науку прятать в подзаголовки. Наука должна смотреть на нас с обложек книг крупным петитом…

Тут уж я не мог не прервать своего друга:

– Дорогой Мишель, «крупный петит» – это оксюморон. Петитом в полиграфии называют мелкий шрифт…

– Можно подумать, я этого не знаю, – Мессинг распалялся все больше. – По-вашему, я забыл французский язык?

Спор с каждой минутой становился острее, поэтому я решил сменить тему разговора. Но пока я думал о новом объекте для полемики с Мессингом, который чинно держал паузу, до нас донесся голос Петровича и искаженная Колькиным телефоном речь брахмана Ахваны. Переглянувшись, мы с Мессингом ускорили шаг, чтобы нагнать наших спутников и услышать, о чем они говорят.

О древних людях и о лживости нашего проводника

– Ахвана, – сказал Петрович, – слышали ли вы когда-нибудь что-нибудь о так называемых древних людях, которые жили намного дольше, чем мы с вами, чем люди на земле сейчас?

– Нет, ничего никогда не слышал. Индия хоть и не Китай, но все же страна довольно закрытая с самых древних времен. Здесь многого не знают. И это хорошо, ведь лучше ничего не знать и спать спокойно, чем все знать, но не спать вообще. Как гласит наша пословица, лучше быть глупым и живым, чем умным и мертвым.

– Эти люди, Ахвана, называли себя атлантами… – Петрович рассчитывал хотя бы так разбудить не то память, не то совесть брахмана.

– Нет, не слышал…

Мессинг придержал меня на тропе. И когда Петрович и Ахвана отошли чуть дальше, Мишель сказал мне:

– Брахман опять лжет, я вижу по его лицу, по жестам, даже по интонации его речи. Уверен, что он знает гораздо больше, чем говорит нам. Я, Рушель, немного побаиваюсь этого человека, потому что не могу просчитать его дальнейшие ходы. И знаете, я чувствую себя несколько беспомощным, когда не могу построить ипсилон.

– Что случилось, Мишель? Почему вы не можете построить ипсилон?