33 визы

Это он, Хуан Себастьян Элькано, в XVI веке отправился с Магелланом в первое кругосветное путешествие, и когда Магеллан погиб, возглавил экспедицию. За этот подвиг народ чтит его сотни лет. Вот и сейчас у подножия статуи Элькано толпится народ, любуясь его мужественным открытым лицом. Но рядом с памятником какой-то конъюнктурщик в сороковых годах приладил часовню в память сомнительных деяний мятежников. Вероятно, он рассчитывал, что в воображении людей подвиг Элькано как-то распространился и на эти деяния и прикроет их своим престижем. Но даже сейчас эта часовенка выглядит как чужеродный придаток к славе Элькано, и люди равнодушно проходят мимо нее.

А внизу набегает волна за волной на желтый мягкий песок, слизывая оставленные кем-то следы. Вот они стали менее ясными. Вот они расплылись. И вот уже их нет совсем, и голубая прозрачная волна, сверкая радугой, весело бежит по песочной глади.

Я невольно любовался этим прибоем, с наслаждением вдыхая крепкий соленый воздух Бискайи, и с восхищением думал о том, какая же это великолепная и могучая штука — вечная жизнь природы и народа.

Октябрь 1970 года ГАМБУРГСКИЕ ПРОГУЛКИ

Не скрою, с неописуемым волнением ждал я встречи с Гамбургом; в сердце покалывало тонкой ледяной иголочкой, пока мы мчались на бешеной скорости через знаменитую Люнебургскую пустошь, приближаясь к тонкому, как бумага, песчаному прибрежью Северного моря, и мой неутомимый спутник, корреспондент «Правды» в Федеративной Республике Германии Евгений Григорьев, лихо правя своим «мерседесом», снова и снова принимался рассказывать о своих недавних встречах с гамбургскими докерами, газетчиками, владельцами фирм, политиками, об этом удивительном и не похожем ни на один другой город ФРГ. А я слушал его, и передо мной вновь и вновь вставал другой Гамбург — Гамбург баррикад, тот Гамбург, который оставил неизгладимый след в памяти моего поколения своим безумно смелым восстанием в октябре 1923 года и был запечатлен Ларисой Рейснер в ее знаменитой книге, которой мы все зачитывались, — она так и называлась: «Гамбург на баррикадах».

Лариса Рейснер прошла по еще горячим следам того гамбургского октября, она виделась с его героями, и в том числе с легендарным товарищем Т. — с самим Эрнстом Тельманом, который был вожаком рабочего Гамбурга и руководил восстанием, «устроившись, — как она писала, — со своим аппаратом летучей связи прямо под открытым небом в одном из общественных парков». Восстание тогда в силу многих причин потерпело неудачу, но оно, как подчеркивала Рейснер, не было сломлено ни в военном, ни в политическом, ни в моральном отношении, и в массах не осталось горечи поражения. Оно явилось выдающейся демонстрацией революционного потенциала рабочего класса этого города, и опыт, приобретенный тогда, пришелся как нельзя более кстати в тягчайшие годы подпольной войны с фашизмом, а неистребимый вольнолюбивый дух рабочих Гамбурга жив и по сей день, хотя очень и очень многое изменилось за эти сорок семь лет, и нынешняя действительность этого города, конечно, совсем иная, чем была в том городе, который открылся взору Ларисы Рейснер, когда она примчалась сюда в 1923 году.

И все-таки, все-таки... Я раскрываю ее великолепную книгу, перечитываю памятные строки и вижу тот самый — да, тот самый! — город, который увидела и столь изумительно описала она: «Непромокаемый, как лоцманский плащ, дымящийся от сырости, вонючий, как матросская трубка, согретый огнями портовых кабаков, веселый Гамбург, который стоит под проливным дождем крепко, как на палубе, с широко расставленными ногами, упертыми в правый и левый берег Эльбы». И еще: «Эльба, этот старинный, грязный и тепловодный постоялый двор морских бродяг, непрерывно отстраивает и расширяет свои мощенные бетоном задние дворы. Здесь морские лошади сбрасывают поклажу, жрут нефть и уголь, чистятся и моются, пока капитаны дают взятки таможне, поправляют счета и бреются, чтобы ехать к семье на берег, а команды дружно засыпаются в Сант-Паули — квартал кабаков, лавочек готового платья, ломбардов». И еще: «Над трамваем в темноте висит железная дорога, над ней — короткие, светящиеся ленты электрических поездов, и все они выбрасывают на мостовую армию докеров, сотни тысяч рабочих... Каждый отряд собирается возле своего мастера; в черноте просмоленных курток, из-за спин, горбатых мешками с инструментом, как у штейгера, светится масляный огонек. После переклички полки рабочих распределяются на сотни пароходов, развозящих их по фермам и заводам».