334.

В закатных сумерках на кровати груди ее колышутся у него перед лицом. Одного ее запаха иногда достаточно, чтобы он полез на стенку. Разведя и приподняв ноги, он поелозил по ее потным ляжкам. Колени уперлись в ягодицы. Одна грудь, потом другая щекочуще коснулись его лба; изогнув шею, он поцеловал сперва одну грудь, потом другую.

— М-м, — сказала Милли. — Продолжай.

Боз послушно просунул руки между ее ног и притянул Милли к себе. Пока он ерзал среди влажных простыней, пятка его свесилась за край матраса и зацепила антроновую комбинацию, лужицу прохлады в бежевой пустыне ковра.

Запах ее, эта сладковатая гнильца — как от жирного пудинга, испортившегося в размороженном холодильнике, — жаркие джунгли заводили его сильнее, чем что бы то ни было, и вдалеке от событий, за целый континент, хуй его набухал и выгибался. Дождись только своей очереди, сказал он тому, и потерся колючей щекой об ее бедро; она бормотала и ворковала. Если хуй — это заноза. Или если заноза…

Запах ее, и влажная жесткая поросль набивается в ноздри, царапает губы, затем первый вкус ее, а потом второй. Но главное все-таки запах — на волнах которого Боз вплывает в наиспелейшую ее тьму, в мягкий и бесконечный коридор чистой опыленной пизды, Милли, или Африка, или Тристан с Изольдой на магнитофоне, кувырк-кувырк в розовых кустах.

Зубы прикусили волоски, застопорились, язык проник глубже, и Милли сделала движение отстраниться, чисто от восторга, и сказала:

— Ну, Берти! Не надо!

И он сказал:

— Вот черт.

Эрекция в мгновение ока спала, как тонет в глубинах экрана изображение, когда выключают ящик. Он выскользнул из-под нее и встал в лужицу, глазея на ее выпяченный потный зад.

Она перевернулась на спину и откинула со лба волосы.

— Ну, Берти, я же не хотела…

— Как же, как же. Фыр-фыр-фыр.

Она отвлекающе хмыкнула.

— Ладно, давай теперь стоя.

— Ой ли? — укоряюще мотнул он своим безвольно поникшим органом.

— Честное слово, Боз, первый раз я не хотела. Оно случайно вырвалось.

— Именно. И что, мне от этого должно быть лучше? — Он принялся одеваться. Туфли его были вывернуты наизнанку.

— Да ради Бога, я не вспоминала Берти Лудда уже черте сколько лет. Буквально. Откуда я знаю, может, его уже давно пришибли.

— Это что, новый подход к обучению?

— Ты просто злобствуешь.

— Угу, я просто злобствую.

— Ну и хрен с тобой! Я ухожу. — Она принялась шарить по коврику, где комбинация.

— Попроси папочку — может, он подогреет для тебя парочку своих жмуриков. Может, где-нибудь там у него и Берти завалялся.

— Какой сарказм. Кстати, ты стоишь на моей комбинации. Спасибо. И куда ты теперь?

— За перегородку, в другой угол. — Боз прошел за перегородку, в другой угол; пристроился к выдвижному обеденному столу.

— Чего пишешь? — поинтересовалась она, влезая в комбинацию.

— Стих. Вертелась всю дорогу в голове одна тема…

— Черт. — Она криво застегнула блузку и принялась перестегивать.

— Чего? — отложил он ручку.

— Ничего. Пуговицы. Дай посмотреть твой стих.

— Дались тебе эти пуговицы. Они нефункциональны. — Он вручил ей листок.

Хуй — заноза.
Пизда — роза.
Опадают, кружась, лепестки.

— Здорово, — сказала она. — Пошли это в “Тайм”.

— “Тайм” поэзию не печатает.

— Значит, куда-нибудь, где печатают. Действительно, приятно. — У Милли было три основных превосходных степени: забавно, приятно и мило. Неужто пошла на попятный? Или в ловушку заманивает?

— Приятности всякие — пятачок пучок. Пучок — всего за пятак.

— Я просто пытаюсь немного полюбезничать, дурилка ты картонная.

— Сначала научись как. Ты куда?

— Туда. — У двери она остановилась и задумчиво нахмурилась. — Я ведь люблю тебя.

— Угу. И я тебя.

— Хочешь, пойдем вместе?

— Я устал. Передавай от меня привет.

Она пожала плечами. И захлопнула за собой дверь. Он вышел на балкон и проводил ее взглядом — по мосту через электрический крепостной ров и по 48-й до угла 9-й. Она ни разу не подняла голову.

И самый-то цирк, что она действительно его любит. И он ее. Тогда почему всегда кончается так — плевками, пинками, скрежетом зубовным — и пути расходятся?

Вопросы, он терпеть не может вопросов. Он зашел в туалет и проглотил три оралинины, на одну приятственно больше, чем надо, а затем откинулся в кресле, смотреть, как округлости с разноцветными краями бороздят бесконечный неоновый коридор, ширх-ширх-ширх, космические корабли и спутники. Запах в коридоре был наполовину больничный, наполовину райский, и Боз расплакался.