456562

Да. Я знал, что, наверное, так всё примерно и было. Но отчего-то не хотел до конца в это верить. Где-то в глубине души мне всегда казалось, что мама не могла меня оставить таким образом. Что, по всей вероятности, произошло что-то чрезвычайно важное, раз я оказался на крыльце.

Но рассказ Клары Денисовны полностью разломал мои иллюзии. И теперь я сидел с их обломками и наблюдал, как они медленно догорают и тлеют. Как ветер новых мыслей смывает их в чёрную пустоту. Туда, куда и смотреть не хочется. В бездонную тьму разбитых вдребезги надежд…

Наконец она нашла. Пожелтевший от времени кусочек листка. Я понятия не имел, что он мне даст и как можно найти владельца автомобиля по номеру машины. Но хоть что-то.

Искренне поблагодарив Клару Денисовну, я отправился в город.

Откуда теперь начинать поиски, я не знал. И оттого совсем не трогался с места.

Хозяин квартиры, в которой я проживал, через неделю меня выселил. Денег не было совершенно. Тогда я учился на втором курсе, но нутром чуял, что до третьего не доползу.

Наступила весна. Я сильно заболел. Меня сразила ангина. Быть может, грипп. Одним ранним утром меня, бормочущего и лежащего с сумкой на скамейке в парке, обнаружили дворники.

Затем помню лишь, что пришёл в себя в больнице.

Психиатрической.

[5]

Находилась она в тридцати километрах от города. Посреди большого леса и недалеко от озера, краешек которого я мог видеть из окна своей палаты.

Первый месяц мне было крайне сложно. Я долго не мог сориентироваться в пространстве. Чувствовал себя как, наверное, врач Андрей Ефимыч Рагин из чеховской «Палаты № 6», когда его заключили в стены своей же психушки.

Пичкали транквилизаторами — успокоительными веществами. Ещё какими-то лекарствами. Диагноз был поставлен сразу: невроз навязчивых состояний.

В этой психиатрической больнице я и познакомился с человеком, которого возненавидел до самых глубочайших оснований своей ненависти.

Главный врач — Кадринов.

Он назначал пациентам необходимый курс лечения. Необходимый — как виделось ему. И не важно, как чувствует себя пациент. Раз нужно колоть и пропихивать в глотку вещества, то будут колоть и пропихивать. До посинения.

Кадринов был невысокого роста. Жилистый. С вечно красновато-ехидным лицом и гладкой лысиной. Говорил всегда умными фразами, оперируя замысловатыми медицинскими терминами. Большинство работников больницы неотрывно глядели ему в рот и послушно поддакивали, только он начинал что-нибудь болтать.

Один за другим сменялись до ужаса похожие дни. Пошёл второй месяц. Я чувствовал себя размякшей субстанцией, которая могла лишь с трудом перемещаться из одной части палаты в другую. Мои мыслительные процессы ослабли. И вместе с ними ослабли все жизненные силы. Я стал ходячим куском мяса.

Во втором месяце уколов стало меньше. Два раза в неделю я посещал сеанс психотерапии. Он проходил в виде обычной беседы. Терапевт интересовался, как я себя чувствую. Что меня беспокоит. Я сразу же отвечал, что чувствую себя отлично. Что меня можно немедленно выписывать.

Но никто, конечно же, мне не верил. У людей ведь на мой счёт всегда имеется своё мнение.

На третий месяц в больницу завезли импортное экспериментальное лекарство. Как раз предназначенное для невротиков. И Кадринов первым делом решил испытать его на мне. Всё это я, разумеется, узнал не от него. Сам он лишь, ехидно и не договаривая, улыбался, подмаргивая поросячьими глазками.

Обо всём этом мне рассказывала медсестра.

Вначале я относился к ней с большим подозрением и опаской. Но вскоре она стала тайком приносить мне еду, оставляла её в моей тумбочке. Что не могло меня не радовать. Кормили в этом месте весьма дурно, и для полного насыщения никогда не хватало.

Так мы с ней и сдружились. Бывало, она приходила в мою палату, пока там отсутствовали другие пациенты, и мы начинали беседовать с ней о жизни. Она много рассказывала о своей. Я — очень мало о своей.

Однажды я решил попросить её помочь мне в поисках. Но она сразу же дала понять, что не сможет сделать больше того, что делает для меня сейчас. При этом я понимал, что ей искренне жаль меня. Она тоже считала, что меня уже пора выписывать.

Но когда я подходил с этими словами к Кадринову, то он всегда одним и тем же поучительным тоном повторял: «Ты что, забыл? Забыл, как ходил по улицам и приставал к прохожим, дотошно выпрашивая дорогу к своей маме? Забыл, как люди от тебя убегали, но ты их догонял и настаивал на том, чтобы они непременно назвали тебе адрес? Госпитализация была тебе необходима. Ты мог причинить вред обычным людям. А здесь для тебя лучшее место, поверь мне! Так что не спеши, дружок. Всему своё время!», — и тут он, противно осклабясь, хлопал меня по плечу. На что мне хотелось схватить его руку, вывернуть её и несколько раз прокрутить до страшно громкого хруста.

Но увы. Я продолжал стоять неподвижно, всеми силами сдерживая волну ярости.