456562

Меня, двухнедельного малыша, обнаружили на крыльце детского дома. Мелодраматично, но именно так я и оказался в приютских стенах. Сколько потом не спрашивал у других детей, никто не попадал сюда таким образом. Только я — подброшенный прямо к дверям.

Когда подрос, воспитатели мне рассказали, что тогда стояла ранняя весна. Меня сразу же доставили в больницу на обследование. Там, в шали, в которую я был укутан, обнаружили листок бумаги. На нём было написано одно слово. Моё имя. А поскольку шёл тогда 1991 год, тот самый, когда распался СССР, то после всех этих событий мне в память о былой эпохе, недолго думая, решили дать фамилию Советский.

До трёх лет я пробыл в доме ребёнка. Оттуда меня перевели в тот самый детдом, на крыльце которого я и был найден. В итоге, всё моё сознательное детство прошло бок о бок с другими «отказниками» и сиротами. Но, если всё же сравнивать меня с ними, имелась во мне одна ярко отличительная черта. Точнее, две.

Первая: это отстранённость от людей. Не знаю, почему, но мне всегда было лучше одному, чем с компанией. Поэтому за мной прочно закрепился ярлык отшельника и вечного молчуна.

А что касается второй отличительной черты… то здесь всё немного сложнее. Проявляться она начала, когда я учился в пятом классе. И назвать её можно способностью к многослойному прогнозированию. Полагаю, на этом месте нужно остановиться поподробнее.

В нашем детдоме имелся, говоря простым языком, жуткий урод. Он всегда всех высмеивал и обсыпал оскорблениями. Часто на роль жертвы выбирал меня: тихого, слабенького. Большинство ребят боялись ему перечить — он был самый старший и сильный среди нас. Потому и, подхалимничая, смеялись над его проделками. Только бы самим не получить по шее. Если он принимался над кем-то издеваться, они тут же начинали ему поддакивать и глумиться над его жертвой вместе с ним.

Я же всегда смотрел на этого ублюдка с ненавистью. И старался обходить стороной. Но нередко случалось так, что он добирался до меня основательно. До рукоприкладства доходило редко. Но даже в этом случае никто не смел жаловаться воспитателям. Стукачи у нас сразу же выдвигались в ряды мучеников до конца своего пребывания в детдоме.

В основном всё ограничивалось словесной игрой. В одни ворота. Мои. Я не мог сказать ему ни слова. Просто не знал, что противопоставлять этому гаду. Тогда в моей маленькой голове ещё не было грязи, чтобы поливать ею остальных. Но благодаря ему она начала появляться.

Обычно он оскорблял меня прилюдным заявлением о том, что меня настолько не любили, что выбросили умирать на крыльцо. Я, когда уже всё было кончено, злобно проговаривал в голове ответные фразы. Фразы, которые мог бы ему сказать, но не сказал в силу подскочившего адреналина. Мысль, невероятно нужная в этот напряжённый момент, всегда предательски отсутствует.

А ведь он сам, как и я, — «отказник». Тоже брошенный. Но именно меня он выставлял ущербнее всех. Постоянно вваливался к нам в спальню, шарил в полках на предмет чего-нибудь съестного, и никто ему не мог ничего сказать. Потом он шёл ко мне и заводил свою скверную пружину.

И это постоянно приводило к тому, что я оказывался осмеянным и безвозмездно оскорблённым. Без возможности вставить хоть какое-нибудь защитное слово.

Что и говорить. Мир в детстве так и норовит уйти из-под ног. Будь то первое тяжелое оскорбление, брошенное в тебя со всего размаха. Или, что ещё хуже, первый сносящий с ног кулак. Когда маленький, ты не знаешь, как на всё это реагировать. В такие моменты опоры просто нет. Не за что ухватиться. Так рождается отчаяние. А отчаяние рождает инстинктивный рефлекс защиты. Твёрдое понимание, что нужно обезопасить себя от будущих нападений.

И после очередного контакта с этим уродом, я решил, что хватит. Что больше этого не допущу. И стал заранее припасать в голове десяток-другой хороших задиристых фраз. Я даже записывал их в специальную тетрадку. Вскоре у меня уже имелись готовые варианты того, как я поступлю в той или иной конфликтной ситуации. Я просчитывал в голове вероятные повороты в горячих спорах — так, чтобы не попасть впросак и выйти из них с наилучшим исходом.

Со временем я смог дать словесный отпор тому козлу. Он несколько раз снова пытался ко мне пристать. Но видя, что я прочно стою под натиском атаки и не включаюсь в его игру, удалялся к кому-нибудь другому. Да, он стал понимать: ему не получить от меня того, чего он хочет. Я не показывал ему страх. И не раболепствовал перед ним. Я твёрдо и уверенно держал ответ — так, что даже не за что было зацепиться.

«Чё-то ты какой-то стрёмный. Скучно с тобой. Ладно-о-о, живи, собака! Успею ещё до тебя добраться!», — ударил он однажды мне в плечо и отправился донимать кого-то другого.

Это был успех.