48 минут, чтобы забыть. Интенция

Огонек свечи, скрытый от ветра стеклянным ободком, горел ровно. Глядя со стороны на тающий воск, я понимал, наша жизнь — свеча. Огонь не знает, сколько минут ему отмерено. Он просто догорает, не думая о том, как скоро закончится фитиль. Разница лишь в том, что чьи-то жизни "горят" ровно, а чьи-то угасают преждевременно. Особенно, если им помочь. Цепляясь, пламя дрогнет, рванет вверх из последних сил, а потом иссякнет. И наступит тьма.

В последнее время подобные мысли часто занимали мой разум. Нет, я не боялся смерти. Смерть страшна лишь для тех, кому есть, что терять. Мне было нечего.

Несколько недель подряд, я не мог заставить себя встать и как следует попрощаться с другом. И вот, когда, наконец, собравшись с силами, пришёл на его могилу, не знал, что сказать. Часть моего сердца словно похоронили вместе с ним в холодной сырой земле, а я остался снаружи, пытаясь хоть как-то собрать оставшиеся осколки.

Я присел на корточки, чтобы находиться на одном уровне с надгробием, потому что мне всегда казалось — разговаривать с умершим с высока неправильно, и коснулся выбитого на камне имени. Заморосил мелкий дождь, каплями украшая свежие цветы. Видимо, кто-то был здесь совсем недавно.

— Ну привет, придурок, — наверное самое глупое, что смог из себя выдавить.

Дождь на какое-то время перестал, но крупные капли все еще срывались с раскачивающихся веток под порывами ветра, и я приподнял воротник, чтобы они не залетали за шиворот.

— Ты не представляешь Тай, в какой я... — но договорить не успел.

Позади раздался незнакомый женский голос, и я обернулся.

— Знала, что найду тебя здесь.

Прямо передо мной стояла девушка, и я уже видел ее раньше. Но только где?

Я начал разглядывать ее лицо — слишком уж не похожей на других она казалась. Слишком яркая, слишком заметная.

— Виола?

Она изменилась, семь лет прошло с нашей последней встречи. Её волосы больше не напоминали хвост от морковки, а струились мягкими локонами ниже плеч. А глаза, подведенные черным карандашом, неуверенно меня разглядывали.

— Ник? — удивленно переспросила девушка, словно хотела убедиться, что перед ней действительно тот самый Лавант. — Господи, что с тобой случилось? Всё это…

Она остановила взгляд на проколотой губе и по тому, как скривилось ее лицо, я сразу понял, нам вряд ли стоит продолжать общение.

— Ты изменился, — пытаясь скрыть неловкость, произнесла Виола и отвела глаза.

— И то, что ты видишь, тебе не нравится, — вместо нее подвел я итог. — Можешь в выражениях не стесняться.

Виола пожала плечами.

— Ты прав, мне не нравится.

Надо же, я думал, воспитание не позволяет благородным девицам отвечать на приветствие грубостью. Зато моё — вполне.

— А мне плевать.

Она едва заметно улыбнулась, опустилась на лавку и, отвернувшись, уткнулась взглядом в каменную надгробную плиту. Сжала тонкие острые коленки, чуть выше которых начиналась твидовая юбка, и выпрямила спину.

— Что ж, по крайней мере, кое в чем ты все еще прежний.

— Постоянство — залог успеха, — грубо ответил я, вспомнив любимую фразу Тайлера.

— Где-то я это уже слышала.

— Он так говорил.

Тишина стала слишком громкой. Словно безмолвная канонада, разносящаяся по кладбищу.

Я хотел встать и уйти, ведь оставаться здесь было невозможно, но возвращаться обратно — еще хуже, потому что дома меня ждали два новых личных дела, ожидающие оформления.

— Расскажи мне, каким он вырос, Ник?

Что? Нет уж.

Вряд ли я был в состоянии делать это.

Я прикрыл глаза, зарываясь пальцами в волосы. Присутствие Виолы раздражало, хоть она и сидела не шевелясь, даже, кажется, не дыша, будто мимо проходила и «случайно» упала рядом.

Зачем она осталась? Поговорить? Нам больше не о чем.

Выразить соболезнования? К черту! Полковник уже все сказал: за себя, за подразделение и за всю их семью.

— Как там ребята? — тихо спросила Виола. Видимо, дошло наконец, что ответа на первый вопрос не дождётся.

Я скосил взгляд на осторожно покачивающую ногой девушку, рассматривая аккуратные носы ее дорогущих малахитовых туфель, на моих же ботинках они были сбиты в хлам. Вся ее жизнь, судя по всему, была словно эта обувь — начищенной до блеска. А моя — разбитой и расцарапанной.

Вперед-назад, вперед-назад.

Это нервное качание ногой начало выводить из себя. Я молча оперся ладонями о скамейку и, раздраженно выдохнув, поднял голову к пасмурному небу. С ветки, все еще периодически смахивающей в лицо холодные капли, сорвалась птица. Всего пара взмахов крыльев, и она уже так высоко, что не достать. Проклятая свобода…

— Ответь мне, Ви, почему вы, девушки, такие стервы, а? — спросил я, обращаясь не к ней, а к огромному грозовому облаку, что зависло прямо над нашими головами. — Он ждал тебя два года. Два гребанных года писал тебе письма…

Грустно ухмыльнувшись, я выдохнул через нос и бросил на Виолу полный презрения взгляд. Не поднимая головы, она продолжала теребить край собственного пальто.

— Могла бы уже не приезжать.

Тук-тук, тук-тук, тук-тук, — нервно отстукивала она ритм ногой, продолжая сидеть, не говоря ни слова, а вот меня уже было не заткнуть.