48 улик

Столько всяких может быть! Тем не менее – волнующая мысль! – одно из этих «может быть», сколь бы невероятным и немыслимым ни казалось то, что оно подразумевало, является Правдой.

Глава 7

11 апреля 1991 года.

На этот день в ежедневнике М. имелись только две стандартные пометки карандашом: 14: 00 – урок в колледже, 17: 00 – заседание комитета.

На следующий день – в 9 утра прием у стоматолога.

На следующей неделе – такие же обычные записи: встречи, заседания, занятия со студентами. Заурядность и стабильность повседневной жизни. Ничего значительного, ничего такого, что следователи могли бы счесть зацепкой.

Если только М. специально не спланировала свой календарь на апрель таким образом, чтобы нарочитой заурядностью ввести всех в заблуждение.

* * *

В будние дни М. обычно приходила в художественную школу рано утром, чтобы поработать в своей мастерской, пока никто не мешает. И когда она не появилась к полудню, ее (очевидное) отсутствие наконец заметили на факультете изобразительных искусств, хотя (какое-то время) почти никто не высказывался на этот счет. В два часа дня студенты стали собираться на занятие по скульптуре, и вот тогда-то и выяснилось, что М. нет и что телефон ее не отвечает. Начались расспросы: «Кто-нибудь видел сегодня Маргариту?», «Вы сегодня разговаривали с Маргаритой?»

Нет, пока никто не беспокоился. Люди спрашивали с вежливым любопытством: «Кто-нибудь видел Маргариту утром? Нет?»

Обратите внимание: имя «Маргарита» произносили почтительно. С восхищением, а не с недовольством.

Именно Мар-га-ри-та – полное, мелодичное имя, а не пошлое нагромождение слогов.

Миновал еще час. Коллеги и студенты М. с возрастающим любопытством недоумевали: а где же М., почему она не позвонила или не прислала записку? В мастерской ее точно нет, как нет нигде в здании факультета изобразительных искусств. И нет абсолютно никакой информации.

И все же (пока) никто не тревожился, не беспокоился о том, что с М., вероятно, случилось несчастье, что, быть может, она заболела, попала в аварию, в беду.

Предполагали, что в доме Фулмеров возник «семейный кризис», ведь было известно – не всем, но некоторым, – что у младшей сестры М., Дж., были какие-то отклонения…

Какие отклонения? Психические?..

Она лежала в больнице? В Буффало?

Об этом упоминали с большой осторожностью, так как все знали, что М. – женщина закрытая и не обсуждает жизнь своей семьи. Этим она отличалась от коллег-художников, которые бесстыдно сплетничали, жестоко высмеивали своих проблемных или забавных родных и близких, выставляя их на потеху окружающим, словно комиксы на доске объявлений.

Никогда ничего не рассказывала она и о своих любовниках. Даже неясно, был ли в жизни М. мужчина на момент ее исчезновения.

Разве что шелковое платье-комбинация от Диор являлось ключом к разгадке тайны: не «благоуханное», а «пахучее», отдающее характерным мужским духом…

Но этого никто не узнает. Никто из посторонних не вторгнется в комнату М. и не станет нагло, с подозрением рассматривать «улику», оставленную пропавшей без вести женщиной, ведь после ее исчезновения я благоразумно подобрала воздушное, невесомое, точно нижнее белье, платье, которое М. почему-то бросила на полу, повесила его на плечики и задвинула в самую глубь ее платяного шкафа, где оно затерялось среди других вещей. Так что пытливые детективы вряд ли его найдут.

Пусть я и не одобряла то, что М., возможно, в тайне от меня вела беспорядочную половую жизнь, мне было очень важно сохранить доброе имя семьи Фулмер, история которой восходит к периоду появления первых поселенцев в этой части штата Нью-Йорк – к 1789 году.

К востоку отсюда, недалеко от Олбани, есть даже округ Фулмер, где обосновались первые представители нашего рода, вернее, его ветвь, которая давным-давно откололась от нашей и интереса для нас не представляет.

* * *

Всю вторую половину дня 11 апреля личный телефон М., который стоял в ее комнате, не умолкал. Лина в соответствии с просьбой М. трубку не брала. Звонили коллеги, друзья и подруги М. из школы изобразительных искусств.

Все спрашивали, где она, оставляли сообщения. Всего было восемь сообщений от «обеспокоенных» друзей и одно – назойливо «срочное» – от коллеги (мужчины), который работал старшим художником-педагогом в том же колледже.

Вообще-то было и второе «срочное» сообщение от этого типа – псевдохудожника с манией величия, назвавшегося Элком. Он обращался к М. оскорбительным тоном, словно был ее хозяином. (Об этом несносном Элке я расскажу чуть позже.)