48 улик

Он вздохнул, соглашаясь со мной. Маргарита уж точно не хотела бы, чтобы ее завистливые кузены и кузины болтали о том, что она пропала без вести.

Потом, все так же медленно, мы поехали по Черч-стрит, мимо окутанного мраком «исторического» кладбища. Потрепанные непогодой надгробия жутко светились в темноте, словно пораженные радиацией зубы. Казалось, они насмехались над нашими нелепыми и бесполезными поисками.

Затем – крутой подъем к студгородку колледжа. Застывшие здания из красного кирпича, унылые, похожие на фрегаты на гребне волны какого-то сухопутного моря. Колокольня, часовня. Монотонный бой курантов – девять вечера. Белый циферблат часов сияет, как лик самого идиотизма, лишенный выражения человеческого лица.

М. не хотела возвращаться в Аврору. Вернулась лишь «на время».

Она вела себя самонадеянно, ко мне относилась снисходительно. Ну как же! Она ведь вернулась домой из Нью-Йорка ради меня. А может, она мне завидовала.

Сестра вернулась домой после смерти мамы. Я по ней очень горевала (наверное, но точно не помню).

Хотя маму я не любила – то есть любила, но не очень.

Впрочем, я никого не люблю – так чтобы очень сильно.

М. согласилась работать в колледже при условии, что ее скромное жалованье будет перечисляться в стипендиальный фонд. Но чтобы об этом никто не знал: М. не хотела прослыть «филантропом», иначе ее коллеги-художники (большинство из них были старше сестры) чувствовали бы себя неловко в ее присутствии.

Да, конечно, по социальному статусу они были ниже Маргариты Фулмер. И им это давали понять.

Любой из ее коллег мог желать М. зла.

Наш род давно занимал видное положение в Авроре и окрестностях. Отец моего отца и его дед были членами попечительского совета женского колледжа, а теперь в него входил и мой отец. В нашей семье были банкиры, инвесторы, застройщики, благотворители. М. немало смутилась, когда узнала, что одно из старейших и наиболее солидных зданий в студгородке носит имя ее семьи.

Мама, разумеется, тоже происходила «из хорошей семьи». Кто бы сомневался.

В ее роду, как выяснилось, женщины имели предрасположенность к определенному типу онкологии. И многие умирали от рака.

О деталях я, пожалуй, умолчу.

Интересно, папу тоже посещали такие мрачные мысли? Если он вообще позволял себе думать о смерти матери, из-за которой наша, казалось бы, крепкая семья дала трещину.

Угрюмо глядя вперед, он медленно ехал по извилистым дорогам студгородка, иногда останавливался и всматривался в темноту между зданиями и в скрытые тенями уголки, которые в свете фар оказывались безжизненными и пустыми, как внутренность картонной коробки.

Я была взвинчена и, сидя рядом с отцом на пассажирском кресле «Линкольна», зажимала между коленями кулаки, чтобы не елозить и не дергаться. Я не решалась вслух произнести то, что само просилось на язык: «Пап, неужели ты правда думаешь, что Маргарита прячется где-то здесь в темноте? Правда думаешь, что найдешь ее тут?»

Если принцесса не желает, чтобы ее нашли, принцессу не найдут.

Заметив одинокую девушку на тротуаре возле библиотеки колледжа, отец остановил машину, опустил стекло на окне.

– Маргарита? Это ты? – срывающимся голосом окликнул он.

Я чуть не рассмеялась, но вдруг поняла, что папа вне себя от горя.

К счастью, девушка его не услышала. Она торопливо прошла мимо нас, прижимая к груди книги, и даже не оглянулась.

Глава 8

Тот нескончаемый день.

К десяти часам вечера стал накрапывать дождь. Я стояла у окна на верхнем этаже, смотрела в темноту и думала: «Теперь она промокнет, замерзнет. И принцесса смиренно вернется домой, поджав хвост, как побитая собака».

Однако к 11 часам вечера М. домой не пришла и не позвонила, чтобы объяснить, где она находится. И от ее имени тоже никто не позвонил.

Начал ли во мне просыпаться страх? Да, меня охватывал ужас, потому что к нам устремлялся мощный поток грязной воды, хотя дом наш стоял на холме, над городом, а я ненавидела хаос.