5-я волна

— Грифы. Когда вижу, как они над чем-то кружат, всегда проверяю. Мало ли…

— Понятно, все нормально. — Мне не хочется слышать подробности. — Значит, ты притащил меня сюда, поставил капельницу… Кстати, откуда у тебя капельница? А потом снял с меня всю… помыл…

— Честно сказать, я сначала не верил, что ты жива, и что выживешь, тоже не верилось.

Он трет ладони. Мерзнет? Или нервничает? Сама я и мерзну и нервничаю.

— Капельница у меня давно. Пригодилась еще в чуму. — Наверное, не надо этого говорить, но каждый день, возвращаясь домой, я думал, что живой тебя не застану. Совсем уж ты была плоха.

Эван тянет руку к карману, и я непроизвольно вздрагиваю. Он это замечает и улыбается, чтобы я успокоилась, а потом достает похожий на смятый наперсток комочек металла.

— Если бы это попало не в ногу, ты бы уже была мертва, — говорит Эван, вращая пулю между указательным и большим пальцем. — Откуда прилетела?

Я закатываю глаза, просто не могу сдержаться: вот так вопрос!

— Из винтовки.

Эван качает головой, считает, что я его не поняла. Мой сарказм, кажется, на него не действует. Если это так, у меня проблемы, потому что сарказм — мой обычный способ коммуникации.

— Из чьей винтовки?

— Не знаю. Иных. Их отряд под видом наших солдат уничтожил всех в лагере, и моего отца тоже. Только мне удалось спастись. Ну, если не считать Сэмми и других детей.

Эван смотрит на меня, как будто я брежу.

— А что случилось с детьми?

— Их увезли. В школьных автобусах.

— В школьных автобусах?

Эван трясет головой. Инопланетяне в школьных автобусах? Похоже, он сейчас улыбнется. Эван трет тыльной стороной кисти губы, я, наверное, слишком долго на них смотрю.

— Куда их увезли?

— Не знаю. Нам сказали, что на базу Райт-Паттерсон, но…

— Райт-Паттерсон. База ВВС? Я слышал, там сейчас никого нет.

— Ну, едва ли можно верить тому, что они говорят. Они же враги. — Я замолкаю, у меня пересохло во рту.

— Хочешь попить? — спрашивает Эван Уокер; похоже, он из тех, кто все замечает.

— Не хочу, — вру я.

Вру и сама не понимаю зачем. Чтобы показать, какая я крутая? Или для того, чтобы он не вставал с кресла, ведь это первый человек за много недель, с которым я разговариваю, если не считать плюшевого мишку, а мишка не в счет.

— Зачем они забрали детей?

Теперь у него глаза круглые и большие, как у мишки. Даже трудно сказать, что в его лице привлекает больше: добрые глаза шоколадного цвета или плавная линия подбородка? Или, может, густые волосы, то, как они падают ему на лоб, когда он наклоняется ближе ко мне?

— Я не знаю, какая у них была цель, но наверняка это хорошо для них и плохо для нас.

— Ты думаешь…

Эван не заканчивает фразу, не может или хочет, чтобы я сама ее закончила. Он смотрит на мишку, который лежит, прислонившись к подушке, рядом со мной.

— Что? Что моего брата убили? Нет. Думаю, он жив. Увезти детей, а потом убить всех, кто остался? Не вижу логики. Они весь лагерь уничтожили какой-то зеленой бомбой…

— Подожди. — Эван поднимает руку. — Зеленая бомба?

— Я толком не разглядела.

— Тогда почему зеленая?

— Потому что это цвет денег, травы, листьев и бомб пришельцев. Какого черта? Откуда мне знать, почему она была зеленой?

Эван смеется. Такой тихий сдержанный смех. Когда он улыбается, у него правый уголок рта поднимается чуть выше, чем левый.

А я думаю: «Кэсси, почему ты все время пялишься на его губы?»

Странным образом то, что мне спас жизнь симпатичный парень с кривоватой улыбкой и большими сильными руками, — самое волнующее событие из всех, что случались со мной после прибытия иных.

От воспоминаний о том, что случилось в лагере беженцев, у меня мурашки бегают по коже. Решаю сменить тему. Смотрю вниз, на одеяло. Похоже, оно ручной работы. У меня в голове мелькают картинки, как пожилая женщина шьет одеяло, и почему-то хочется заплакать.

— Давно я здесь? — спрашиваю слабым голосом.

— Завтра будет неделя.

— Тебе пришлось отрезать…

Даже не знаю, как сформулировать вопрос.

К счастью, делать этого не приходится.

— Ампутировать? — уточняет Эван. — Нет. Пуля не попала в колено, так что, думаю, ходить ты сможешь, но есть вероятность, что поврежден нерв.

— А, ну да, ну да… Пора бы мне уже привыкнуть к таким вещам.

34

Эван уходит ненадолго и возвращается с чашкой бульона. Бульон не куриный или там говяжий, но мясной, может из оленины. Я лежу, вцепившись в край одеяла, а он помогает мне сесть. Эван держит чашку двумя руками и смотрит на меня, но не исподтишка, а как на больного, когда самому худо от того, что не знаешь, как все поправить. — Или, думаю я, этот его взгляд — маскировка? Извращенцы — они только потому извращенцы, что не симпатичны тебе? Я называла Криско чокнутым извращенцем за то, что он хотел подарить мне украшения с трупов? За его слова, что я бы приняла кулон, будь он предложен Беном Пэришем?

Воспоминания о Криско портят аппетит. Эван видит, что я тупо уставилась на чашку с бульоном, и аккуратно перемещает ее на прикроватный столик.

— Надо бы допить, — говорю чуть жестче, чем следовало бы.

— Расскажи об этих военных, — просит Эван. — Как ты поняла, что они… не люди?